Терновый венец офицера русского флота (СИ)

Утром 3 марта 1917 года в Гельсингфорсе в штабе флота была получена телеграмма с текстом Манифеста об отречении государя императора Николая II.

Запись в Историческом журнале Минной дивизии за 3 марта 1917 года:

5 час. 30 мин. Получен по Служебной связи текст Высочайшего Манифеста об отречении Государя Императора Николая II за себя и Наследника Цесаревича в пользу Вели кого Князя Михаила Александровича.

8 час. 45 мин. Адмирал вернулся с «Кречета» Высочайший Манифест об отречении пока не объявлять командам…

Инженер-механик Н.Кадесников — мичман Российского императорского флота, в своей работе «Краткий очерк Белой борьбы под Андреевским флагом на суше, морях, озерах и реках России в 1917–1922 годах», об этом событии писал следующее: «Около 12 ночи на 3 марта 1917 года в Пскове Государь Император Всероссийский Николай II Александрович вручил делегатам Государственной Думы Гучкову и Шульгину и командующему Северным фронтом генералу Рузскому два экземпляра манифеста об отречении от престола за себя и за сына и передачи наследия великому князю Михаилу Александровичу. Зная настроения, царящее в Совете рабочих и солдатских депутатов, и непримиримую позицию министра юстиции Временного правительства А.Керенского, великий князь Михаил Александрович, переговорив с председателем Государственной Думы М.Родзянко, заявил о своем решении отречься, что и было обнародовано в тот же день».

О том, как приняли в Гельсингфорсе команды кораблей в этот день известие об отречении царя, капитан 2 ранга Г.К.Граф вспоминал:

«В 5 вечера я съехал с корабля. В городе все было спокойно, и жизнь текла своим привычным порядком. Встречные матросы отдавали аккуратно честь и имели свой обычный подтянутый вид.

К 7 часам я вернулся на миноносец, так как командующий флотом требовал, что бы все офицеры и команды с 7 часов вечера находились бы на кораблях. В 8 часов вечера, ввиду начавших циркулировать в городе тревожных слухов о получении телеграммы об отречении государя, командир решил объявить ее команде. Акт об отречении наша команда приняла спокойно».

Мичман Б.Садовинский, узнав от командира об отречении царя и прослушав зачитываемый команде «Расторопного» Манифест, держался спокойно. Он никогда не был ярым монархистом, но как у кадрового флотского офицера, офицера «до мозга-костей», его первой мыслью было:

Я присягал царю, как быть с присягой? — в памяти Бруно всплыли слова Присяги, которые он запомнил на всю жизнь:

«Я, …. обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ Николаю II Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всероссийского Престола НАСЛЕДНИКУ, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к

Высокому ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах, и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может…».

Как быть со службой?…. Кому служить? Временному комитету Государственной Думы?… Господину Родзянко и компании?… Формально, после отречения монарха, офицер не должен вступать в конфликт со своей совестью — он может служить у кого угодно и под каким угодно знаменем. Но это формально. А по совести? Долг, честь, присяга — это ведь не пустые для него, мичмана Садовинского, слова!

Государя императора Бруно Садовинский видел близко несколько раз. Невольно нахлынули воспоминания. Бруно вспомнил свой выпуск из Морского корпуса — позже его назовут «Царским выпуском». Государь произвел их из корабельных гардемарин и поздравил мичманами в Александровском дворце Царского Села 30 июля 1915 года.

В сознании мичмана Садовинского, воспитанного на традициях Сумского кадетского корпуса и Морского его императорского высочества наследника цесаревича корпуса, государь, государство и Россия сливались в одно понятие — Отечество, Родина.

Особенно врезалась Бруно в память обыкновенная плетеная бельевая корзина, наполненная мичманскими погонами, из которой дежурный флаг-офицер по знаку морского министра доставал золотые офицерские погоны и передавал гардемарину, возле которого останавливался государь. Простая корзина, но сколько было в этой простоте: и гордость за доверие государя, и гордость за первое офицерское звание, и желание служить и отдать, если придется, жизнь за царя и Отечество.

Он помнил, как они обнимались с Жоркой Сарновичем и Андреем Холодным, друзьями по корпусу, и, казалось, радости их не было предела. От избытка чувств, они крепко сжимали друг друга в объятиях. Как будто, это было вчера!