Терпение дьявола

Лудивина окончила курс обучения и не сомневалась, что понимание склонности к насилию лежит за пределами приобретенных знаний и опыта. Способность погружаться в сознание самых извращенных преступников, говорить на их языке, читать их культурные коды являлась частью ее существа. Более того, она была отмечена стигматами зла. Именно поэтому и могла поставить себя на место преступника, проникнуть в его мысли. И эту свою способность Лудивина никак не могла объяснить. В детстве, как и Малюмона, ее никогда не били, она не знала психологических травм и росла счастливой девочкой, не чувствуя недостатка в любви и внимании. Так откуда в ней эта способность, гангреной поразившая мозг?

А если это и есть зло? Особый вид патологии, не поддающийся объяснению…

Микелис положил ладонь ей на плечо, глядя глазами-разломами сверху вниз.

– Я знал, что ты приедешь, – тихо сказал он.

И Лудивина прочитала в его холодном взгляде, что слова тут не нужны. Он тоже через это прошел, он понимал ее сомнения и чувствовал, как ей сейчас скверно. Она могла рассчитывать на Ришара – в его убежище всегда найдется место и для нее, здесь ей дадут отдохнуть, освободиться от накопившейся тьмы, провести перезагрузку.

Но можно ли навсегда избавиться от мерзости, переполняющей наши увечные души?

Лудивина думала, что вряд ли это получится. Человек не властен над тьмой. Тьма не ждет, что ей укажут, какое место можно занять, она располагается там, где считает нужным. Тьма поглощает пространство, занятое чем-то другим, и то, что падает в ее бездонные колодцы, уже не подлежит восстановлению. Оно сгинуло безвозвратно.

С тьмой нужно мириться. Раз уж она поселилась внутри, с ней нужно договариваться, заключать союз, пытаться приручить и всегда быть начеку, чтобы не дать ей себя поглотить, не утонуть в ней.

Микелис смотрел на Лудивину, ни в чем ее не осуждая, – он знал, какая битва бушует сейчас в ее сердце.

Лудивина еще не разобралась, прав ли он в своей теории о том, что в мире вызревает новое поколение чудовищ, готовое заявить о себе в полный голос. Поколение чудовищ, более сильное, многочисленное и бесноватое, чем прежние. Она – одна из них? Но год назад Лудивина уже задавала себе этот вопрос, здесь, в окружении Сеньона, Микелиса и их родных. Она тогда завидовала их близости, их любви, их смеху.

И теперь Лудивина знала, что она собой представляет и какова ее роль.

Такие, как она, нужны для того, чтобы защищать в мире эти островки счастья, невинности, беззаботности. Такие люди необходимы, их задача – разгонять облака на горизонте, следить, чтобы он оставался чистым.

Отныне она не позволит себе сомневаться в собственном предназначении.

Навсегда или на какое-то время ей суждено стать одной из Ночных Стражей. Как Микелис, который когда-то тоже принадлежал к ним, но покинул свой пост. Как Джошуа Бролин по ту сторону Атлантического океана, странный человек, преданный своему делу настолько, что никогда свой пост не покинет.

Она станет одной из них.

Будет нести неусыпную стражу, чтобы в любой момент дать отпор проснувшемуся злу, если первобытное зло и правда существует. Она будет бдительна и сосредоточена, чтобы ничего не упустить из внимания.

Чтобы терпению дьявола противопоставить свое.

Лудивина обернулась окинуть взглядом долину. Далеко внизу крыши – доспехи цивилизации – серебрились в лучах солнца. Набежали тени облаков – и долина съежилась, крошечные домики показались хрупкими и беззащитными у подножия вековых хребтов. Серебристые птичьи зеркальца потускнели.

Микелис шмыгнул носом за спиной у Лудивины.

– Добро пожаловать домой, – сказал он голосом, хриплым от цветочной пыльцы.

Лудивина кивнула и подошла к краю обрыва.

Она больше не боялась пустоты.

Эпилог

Чрево тюрьмы Санте бурлило голосами заключенных. Непрерывный гул отдавался эхом в самых дальних коридорах, навязчивый дневной речитатив быстро стихал только к концу дня, едва наступало время ужина.

Когда открылась дверь, Бенуа Малюмон сидел на нижней койке, сложив руки на коленях. Его сокамерник лежал на верхней, но сразу поднялся, услышав скрежет засова, который выполнял тут роль колокольчика в старых буржуазных домах, созывавшего респектабельные семейства на трапезу.

Малюмон повернул голову в сторону двери – как филин, плечи его при этом не шелохнулись, – и пронзительный взгляд-крючок впился в надзирателя, который сопровождал заключенного, ответственного за раздачу еды. Между Малюмоном и надзирателем будто натянулась леска – крючок держал намертво.

– Мне нужна отдельная комната, – бесстрастно, с леденящим равнодушием, произнес Малюмон.

Надзиратель, хоть и чувствовал себя неуютно в присутствии этого заключенного, постарался держаться с той же уверенностью, что и с остальными:

– Может, тебе еще предложить утренние газеты и круассаны на завтрак? Разбежался!