Терра

Однажды пришла Ванда, решила все наши проблемы, потому что принесла с собой литровую банку крови. Выкурила мои сигареты, съела пирожные мисс Гловер да и пошла по своим делам, чмокнув сына в щечку намазанными малиновым блеском губами.

Андрейки и Марины дома не было, и мы старательно спрятали банку на самую верхнюю полку шкафа. Однажды утром я проснулся от шума и увидел, что как обычно бессонный Мэрвин выкидывает вещи из шкафа.

– Блядь, блядь, блядь, блядь, где она?!

Так я впервые узнал, что такое настоящий наркоман. И было немного обидно, что Мэрвин таким родился, что он даже не сделал того неправильного выбора.

Я тогда считал, что наркомания – это не про меня. Ну, понимаете, нюхать клей и жрать все, от чего прет, это, конечно, совсем не то, что тыкать людей в подворотне ножом за очередную дозу.

Чья-то чужая жизнь. Ой, смешно. Но я все задавал себе вопрос: а что бы было, если бы Марина и Андрейка тогда проснулись?

Как бы мы это объясняли?

Составил мне Мэрвин натальную карту, оказалось, что судьба у меня – пулей всю жизнь пролететь.

– Интересно будет, – сказал Мэрвин. – Но местами прямо-таки чернуха.

– Как фильмы девяностых?

– Страшнее. Как русские фильмы девяностых.

– Да ты ни одного не смотрел.

– А чего их смотреть, у меня ты перед глазами.

– Сам себе и противоречишь.

Ой, такие там были повороты в моей натальной карте – умереть можно. И правда – умереть можно было много-много раз.

К концу третьей недели деньги как хуем смело, набирали мелочь на йогурты. Вот не было бы мисс Гловер, так с голодухи пришлось бы опять воровать идти да картошку фри на летних террасках Макдональдса подбирать. Ой, не этого я в жизни хотел.

Отец позвонил неожиданно, я уже и думать забыл о его существовании. Уверился: он в России, так как разругался с Уолтером и не вспомнил про меня, уезжая.

Я верил, что он может так поступить, так же как верил, что он без копейки в кармане сюда вернется и найдет меня где угодно, если только захочет.

Трубку я все-таки не сразу взял. В телефоне он у меня назывался «мудила» и, господи боже мой, таково было его истинное имя.

Трезвонила и трезвонила моя Nokia, а у меня в горле пересохло, и сердце билось часто-часто, трещоткой, детской заводной игрушкой, птахой, чем угодно чужим и от меня отдельным.

Как я боялся услышать его голос. Как я боялся, что это будет не его голос. Какая-нибудь тетенька, ласковая, сладкая, или, наоборот, механическая, холодная, вдруг такая скажет:

– Борис? Я звоню вам по поводу Виталия Шустова, вашего отца. Он…

От водки умер.

От болезни.

Башку разбил.

Утонул.

В аварию попал.

В пьяную драку.

Попал под поезд.

Столько было славных способов, чтобы в гробу полежать.

Звонил он ранним утром, на кухню, где я сидел и курил, думал о вечном, вышла Марина, сонная такая, глаза терла. Поглядела на телефон и сказала:

– Бери, ты чего?

– Ну, сейчас. Это отец.

– Так тем более бери.

Налила воды в стакан, который от коньяка не помыла, и утопала обратно из прокуренной кухни в прокуренную комнату. А я подумал: не хватает ковра, а то она по полу шлеп-шлеп.

Да и взял трубку.

– Чего тебе нужно? – спросил, но не зло вышло, потому что от дыма заболели глаза. Затушил я сигарету и добавил:

– Ты где вообще?

Голос был отцовский, такое облегчение.

– Борь, разгоняй-ка свой караван-сарай, я домой еду. В аэропорту уже. Тебе еды захватить?

– Да, мексиканской, – ответил я от неожиданности.

Нет, удивляться тому, что отец все знает, я вообще-то не собирался. Крысы есть везде, и они – надежные информаторы, по цепочке могут передать информацию из одного конца света в другой не хуже телеграфа.

Удивился я другому – отец просто заговорил со мной после всего, тепло, участливо, виновато. Как будто он, мать его, нормальный человек.

– А куда я их разгоню?

– Оборвышей-то своих? Не знаю, твое дело, ты ж теперь знаток улиц. Все, до связи, скоро буду.

Всех я поднял, стал объяснять ситуацию:

– Скоро батя приедет, все дела.

– Да чего ты, Борь, – сказал Андрейка. – Понятно ж было, что это не навсегда.

Он уже собирал в пакет шмотки, полученные от Эдит, укладывал вторые кроссовки и киевские фотки – все его нехитрое богатство.

– Ну да. Но мне все равно жалко вас капец просто.

– Да ладно, – сказал Мэрвин. – Если уедет снова, еще позависаем так. Хорошо было.

– Ты заткнись, тебя не жалко, у тебя вообще-то дом есть, – засмеялся я.

И было мне грустно, пусто от того, как они собирались, какие мы вдруг чужие стали с ними. Неловко стало, когда выяснилось, что ребятки-то думали – я с ними пойду. А я оставался. Сам не знал зачем, но оставался.

– Ты прям уверен? – спросил Мэрвин.

– Ну, не убьет же он меня.

И тут мы так засмеялись, а если подумать, соль шутки была очень стремной.

Если жизнь у нас была цветная, то расставание прошло все в серой слизи утра. Всех проводил, закрыл дверь, обернулся да и увидел, во что мы квартиру-то превратили.