Сегодня впервые в своей практике видел подкожную эмфизему[52]
, она хрустела, как свежий снег, у меня под рукой при пальпации. Жутко я устал за эту неделю с этой нервотрёпкой. А завтра ещё и на работу. Лягу я спать пораньше.Почти пустое отделение, тишина и сонливость. Делать практически ничего не надо. Пара внутримышечных инъекций, напоить таблетками, накормить восьмерых пациентов – это не в счёт. И опять в ПИТ, бороться с обструкцией, смотреть кино и трансляции кубка мира по RUGBY. Вечером я буду пить чай с печеньем…
Разговоры о том о сём до полуночи. А потом завалиться спать на кровать с панцирной сеткой в одну из пустующих палат. Во всём этом есть какая-то романтика, своеобразная прелесть. Отчасти за это я люблю свою неторопливую работу.
Пришёл с работы домой уставший. А бабушка моя стряпала посикунчики – наши уральские пирожки с мясом. Я предварительно воспалил аппетит тремя рюмками рябиновой настойки собственного производства. И, объевшись, отвалился, как насосавшийся клещ. Ушёл давить диван в свою каморку.
Что может быть приятнее сытой истомы, приправленной сигаретой? Веки тяжелеют, части тела немеют, а на душу опускается благодать. Однако в этот вечер я решил воскурить не сигарету, а кальян. Благо я привёз эту забаву из Турции. Процедура курения кальяна – это целый ритуал. Я подглядел его во время своих поездок по странам востока. Неспешно беру великолепную сапфирово-синюю колбу кальяна и наполняю её водой – это своего рода фильтр (после курения вода желтеет). Вставляю в колбу систему трубок с длинным гофрированным шлангом, оканчивающимся медным мундштуком. Теперь беру ароматный табак (он пропитан фруктовым сиропом и оттого медленно тлеет и даёт удивительно благовонный дым).
Табак набиваю в особую керамическую рюмочку-чиллум, прикрываю её сверху фольгой, в которой делаю отверстия, чтобы жар от раскалённого уголька прикурил липкие листья. Рюмочку устанавливаю в верхние трубки, кладу угля и медленно раскуриваю, втягиваю в себя воздух. В какой-то момент кальянный божок оживает. Сверкнув красным угольным глазом, он вознаграждает меня священным дымом.
Ставлю музыку в восточном стиле с барабанами и дудками, ложусь на диван. На стене висит африканский ковёр – я приволок его из Туниса. На ковре изображён оазис – пальмы среди пустыни, верблюды, озеро и хижина, женщина в шароварах, идущая за водой. Лазурное небо пустыни. И всё из велюра, а он приятен на ощупь. Смотрю я на ковёр, вдыхаю ароматный дым, слушаю музыку и погружаюсь в свои воспоминания. Да, я влюбился в арабские страны. Это как оказаться в сказке «Тысяча и одна ночь». Золото и пряности, верблюды и минареты, подпирающие небо. Ласковое море и милое солнце. Шарм восточных женщин и белоснежные улыбки курчавых, черноглазых и необыкновенно прелестных арабских ребятишек.
Темень мусульманской ночи с серпиком луны и огни городов. Гомон огромных базаров, запахи парфюмерных лавок, кальянных курилен. Вкус лепёшек на верблюжьем молоке и жареной рыбы. Богатство, блеск и роскошь здесь соседствует с безумной нищетой. Всё это трудно укладывается в голове, но я вижу это сквозь выдыхаемый дым, который фигурами арабской вязи наполняет мою комнату. Под такое блаженство я даже стих сочинил, запутавшись в визионерских импрессиях, глядя на настенный ковёр сквозь ароматный туман.
Арабская импрессия
Прожив не более суток после операции по устранению очень большого дефекта межжелудочковой перегородки, умерла моя пациентка. Трёхмесячная малышка по имени Лера. Смерть – это всегда тяжкое испытание, а детская смерть – вдвойне. Её слабенький организм не справился с гемодинамической[53]
перестройкой. Маленькое сердце остановилось, и душа выпорхнула сквозь вскрытую грудину, наполнив воздух скорбью.Я эту пациентку готовил к оперативному лечению. Присутствовал во время операции. Видел, как бьётся её открытое сердце. В общем, я и должен был ехать на вскрытие. Так и получилось.