Terra Mirus. Тебе не кажется

— Кикиморы добрые, — лукаво посмотрела на него Женька. — Она эта… белобрысая!

И с хохотом убежала наверх, поливать цветы. Евгений Владимирович посмотрел ей вслед и с недоумением пожал плечами.

* * *

Город за десять лет изменился. Вдоль улиц тянулись старые обшарпанные здания с полупустыми магазинами на первых этажах, окна кое-где до сих пор были заколочены досками. Зато радовали взгляд многочисленные скверы и парки, в которых играли дети. И — веяние новейших времен — машины, продающие кофе на вынос, стояли теперь на всех центральных площадях.

— Хорошо у нас, спокойно, — рассказывал пожилой таксист, посматривая на симпатичную пассажирку в зеркало заднего вида. — Больше не лезут ни в тарелки, ни под одеяло, не поучают, как нам жить, где спать и чем питаться. Я вот машину восстановил, работаю. Поначалу боялся, что бандитов расплодится, как крыс, убьют еще за лишнюю копейку, но ничо, приезжие нам помогают, что соколами называются. Хорошие мужики, порядочные, в каждом районном участке Полиции нравов их патрули базируются. И чуть что — на помощь бегут. Моему соседу, пьянице и драчуну, в последний раз всего пару слов сказали на ухо, он аж похолодел. А утром, не поверите, кодироваться от алкоголизма побежал!

Женщина старательно кивала в ответ, делая вид, что слушает. А сама не сводила взгляд с пролетающих мимо домов.

— Вот! — наконец, указала она. — Я правильно помню, тут десять лет назад был магазин, где продавали детские игрушки?

— Он самый, — кивнул таксист. — Вы здесь раньше жили?

— Заходила в гости, — чуть улыбнулась пассажирка, но глаза ее оставались тревожными.

Женщина вышла из машины и направилась по тротуару в обход здания — высокая, статная, одетая в шелковые синие брюки и белую блузку, она словно плыла по растрескавшемуся асфальту, едва цокая каблучками. Высоко поднятая голова, горделивый профиль, пухловатые румяные щечки, тонкий нос, ясные зеленые глаза и темные волосы, завязанные в низкий пучок. Таксист невольно засмотрелся ей вслед.

— Ну, вышагивает, — одобрительно крякнул он. — Чисто лебедушка белая.

Незнакомка не обращала на чужие взгляды никакого внимания, она торопилась, поднимаясь к старой пятиэтажке, стоявшей у самого края большой березовой рощи. Остановившись у одного из палисадников, пестрящего игольчатыми георгинами, она подошла к лавке, на которой сидели две пожилые тетки.

— Здравствуйте, — вежливо кивнула она. — Я ищу Ивана Сергеевича, детского целителя. Вы не знаете, он дома?

Тетки переглянулись и уставились на гостью с подозрением.

— Ребенок, что ли, заболел? — нахмурилась одна, чуть повыше, с высветленными до белизны кудрями, перевязанными кокетливой лентой. — Так он давно уже не лечит, сам сердцем хворает, в чем душа только держится. Не доставали бы вы его лишний раз.

— Не буду, — улыбнулась красавица. — Я сама… врач. Приехала повидаться.

— Опоздала ты, врач, — сжала губы вторая тетка, с неприятным помятым лицом. — Где ж ты раньше была? Он уже и не ходит почти.

— Да что ты пристала, Лушка, — возмутилась первая. — Видно же, человек издалека. Самолеты только с неделю летают, да и опасно передвигаться на них, все прогнившие, небось. И кто ими управляет? Пилоты за десять лет все позабыли! А она рисковала, прилетела.

И повернулась к пришедшей.

— Иван Сергеевич каждый день ходит к краю рощи, там у него дерево свое, говорит, лечит оно. Сидит целыми днями, на ствол облокотившись. Иногда плачет. Эй, ты чего побледнела? Сама только тут реветь не вздумай. Иди к нему, на своем он месте. С погодой сегодня хоть повезло, не застудится…

Но гостья уже не слушала.

— Хоть бы спасибо сказала, ишь, цаца какая, — фыркнула Лушка, глядя ей вслед и потирая ноющие виски. — А ты, Сергеевна, привечай всех больше. В прошлый раз мужику попить вынесла, а ночью половина георгин из палисадника пропала! Нечего их приваживать, чужих, дома пусть сидят, телевизор смотрят.

… он и впрямь обнаружился сидящим под деревом. Коричневый джемпер, некогда облегавший крепкие плечи, теперь висел мешком. От русо-золотистых кудрявых волос остался короткий ежик. Такая же колючая щетина ползла по худым щекам и подбородку.

И лишь глаза, которые мужчина поднял на гостью, остались прежними. Ясно-голубыми, запавшими от боли и страданий, но живыми. Он моргнул раз, другой, а затем ахнул, прижав руку к груди.

А женщина ринулась к нему, упала на колени в траву, прямо в своих шелковых тоненьких брючках, обхватила худые плечи и расплакалась, громко и с облегчением. Всхлипывая, она скользила губами по сухой, как пергамент, коже лба, дрожала, уткнувшись носом в ямку за ухом, а поток слез все никак не останавливался.

Мужчина тоже дрожал, поглаживая красавицу по голове. Вот он потянул шпильку, и тяжелые темно-каштановые волосы блестящим водопадом стекли вниз. Он зарылся в них пальцами, и тихо, с присвистом, выдохнул.

— Роня. Ронечка. Ровена. Лебедушка моя белая.

— Ванечка. Я же обещала, что успею.