Терракотовые дни

Врач подошел к столу, одним жестом взрезал рубашку.

— Мда… Где же его так, сердешного…

— Тут рядом место есть одно. Могу показать…

— Можешь не мешать? Там в уголке ведро со спиртом… Угощайся. Только, смотри, не упейся. Похмелять не буду.

С шеи раненого врач срезал скальпелем медальон, отер с него кровь. Открыл, выбил бумажки. Как он и полагал, майор был предусмотрителен: среди прочих данных значилась группа крови.[2]

Врач кивнул, позвал санитара, затребовал банки с консервированной кровью. Майору решительно везло по жизни: группа у него была обыкновеннейшая, заливать можно было хоть воду из лужи.

Доктор принялся за работу, будто бы не спеша, но вместе с тем решительно, уверенно. Он уже заштопал-перевязал за сутки почти целый взвод.

А до полуночи было еще далеко.

В палатке было тепло, в кружке старшины плескался не самогон, не наркомовские сто грамм водки — чистый спирт.

Ну а то, что крови по локоть, так нешто мы к крови непривычные?

Наконец, доктор закончил зашивать, отошел помыть руки. От рукомойника бросил:

— Видно, что смелый, отчаянный человек… Был. Жаль, конечно, — все равно помрет.

Потом, омыв руки, нацедил и себе в мензурку спирта, вернулся к раненому, провел рукой по старым, но, без всякого сомнения, пулевым шрамам.

— Хотя, кто его знает: крепок курилка. Где это его так разукрасило? Финляндия? Испания?

— Не знаю, — покачал головой старшина, — я с ним две недели…

Больше в ту ночь никого не принесли. Немцы не пошли в контратаку, никто не полез за солдатами погибшего батальона — раненые один за одним умирали на ничейной земле.

Отдежурив до полуночи и дождавшись смены, врач пошел спать. Придя утром в госпиталь, с удивлением обнаружил, что раненый майор жив, хотя и не приходил в себя.

Врач пожал плечами и завел на него карточку: майор Н. К. Гусев. Записал диагноз, эпикриз, состояние: «стабильно тяжелое».

Покамест, оставим раненого на больничной койке.

Может, пригодится еще?

* * *

В ту ночь в тюрьме мало кто спал.

Даже те, кто уже решился, часто просыпались, прислушивались к тюремному перестуку — а вдруг какая новость промелькнет. Кто уходит, кто остается.

Колеснику же этот шум мешал спать. Для себя он решил — идти. Это не сильно походило на ожидаемое чудо, но иного пока не предвиделось.

Но он ни с кем не делился своими мыслями, других тоже не слушал.

На следующее утро капитан лично пожал ему руку:

— Ты, Серега, хоть и бандит, но наш, советский, сознательный…

Из всей тюрьмы не пошло на фронт человек десять. Среди них был тот, кто вчера кричал, что он не хочет умирать и что он не виновен. Так это или нет — никто не узнал. Вести оставшихся на этап было некому и потому, перед уходом их расстреляли прямо в камерах.

* * *

Оружие выдали не всем. Колеснику повезло — ему досталась древняя винтовка. Сжимая ее цевье, Серега затосковал по своему «браунингу», сброшенному во время погони в какую-то канаву.

Он думал бежать ночью, укрывшись в туман и мглу ночную. Но нет, не удалось — поход на фронт был тем же этапом, только конвой, составленный из войск НКВД, старался держаться подальше — в нескольких сотнях метрах.