Терракотовые сестры

– Запасы, что останутся после тебя, не спасут племя от голода. – Старая женщина в белом пробиралась вперед. Теперь она не старалась казаться незаметной. – Посмотри, отец, все, кто здесь, пришли, устав жить впустую, мучаясь от страха и голода. Те, кто остался, продолжат ждать и жить, если мы не вернемся. Но им нужен мудрец, глава. Ты должен остаться. Ради племени давснов. – Старица с аккуратно убранными седыми волосами вышла вперед и встала вровень со старейшинами. Потом повернулась к Мэй и Маше. Теперь говорила им: – Я устала жить в пустой юрте, откуда ушли мои дети и не придут внуки. Если вы принесли надежду и исцеление – хорошо, если нет – одним ртом меньше. И не надо мне ваших голов. Я хочу походить по родной степи.

И Цаган сделала шаг вперед. Еще, еще. Пошатнулась и чуть не упала. Маша успела подхватить ее.

– Бабушка! Осторожно, – только и успела сказать, как звон отбиваемой мечом стрелы испортил благость момента. Кто-то из воинов все же не выдержал, решил, что обманули. Но Цаган встала и пошла дальше. Сама. А потом остановилась и улыбнулась.

– Я иду по траве! Дышу степью! – Это она сказала негромко. Но каждый, кто стоял за соляной чертой, слышал. И каждый вспоминал, как это – трава под ногами. Как волны в море, как ковыль на ветру, задрожало некогда недвижимое в нерешительности племя. Люди подались вперед. Но толкнуть старейшину никто еще не решился.

– Смотрите! Там всадник! – Кто-то из толпы, самый глазастый, разглядел даже и продолжил уже удивленно: – Это… Асит! Он сюда скачет! Тоже живой!

И вот тогда все, включая патриархов, пошли вперед.

Маша и Мэй обернулись. Маша – с удивлением, Мэй – с опаской. Действительно, к людям приближался мужчина на лошади. На уставшей, нервной, почти загнанной, той самой, на которой вчера вечером вывозили Казакову, как овцу на заклание. Теперь упряжь на животном совсем пришла в негодность, да и не удивительно. «Кляча вот-вот сдохнет», – подумал бы любой, кто видел белую кобылу сейчас. Но на ней восседал тот, кого обе героини узнали, и обе ему обрадовались. Мужчина в разорванном на боку халате. Бурые пятна запеклись вокруг разрыва. Степной похититель и защитник журналистки, умирающий от раны, верный долгу ночной встречный китаянки. Асит.

Мэй едва справилась с нахлынувшими чувствами, но виду не подала. Постаралась, по крайней мере. Маша же откровенно улыбалась, когда удивление схлынуло.

Поравнявшийся с ними Асит кивнул и как-то помягчел лицом. Мэй опустила глаза. Всадник же спрыгнул с лошади, она тут же рухнула и зашлась пеной. Не обращая на это внимания, человек подошел и поклонился по обычаю старейшине. Тот молча смотрел на вернувшегося, как курган на восход солнца: все морщины-трещины обозначились резче. Что прятали его черные борозды прожитых лет: отчаяние, надежду? Ответ мог быть любым.

– Отец наш вождь, я принес две вести: степь очищена и твой сын мертв. Ты вправе казнить меня по обычаю, – и Асит опустился на колени. Сестры заметили, как с трудом он это сделал. Обе вспомнили про рану в боку.

«А я еще и стрелу в ногу ему воткнула», – устыдилась Казакова.

Мэй же полуприкрыла глаза, вспоминая, как уходила жизнь из этого крепкого мужчины, когда она его нашла ночью. Как сильное тело его уже даже не билось в судорогах, а лишь подрагивало у нее на коленях. И сейчас он лишь слегка прихрамывал и немного корчился от боли. Что-то вроде гордости почувствовала женщина. И еще нечто, кроме гордости.

– Ты сам видел его смерть? – голосом без выражения спросил старик.

– Да, – ответил Асит.

– А ты выжил?

И снова ни один мускул не дрогнул на лице главного давсна. Он в упор смотрел на вестника, но Маша готова была поклясться чем угодно, что видит он сейчас совсем не его.

– Принесшему добрую весть полагается подарок, злую – смерть. – Взгляд старика стал осмысленным. – Мой тебе подарок – жизнь. А наказание – изгнание. Уходи живым и уведи прочь наших спасительниц. Проводи их туда, куда они захотят, но не возвращайся. Давсны, у нас много дел. Мы засиделись у озера.

– Йорал! – закричали все, кто расслышал, и устремились в стойбище, поделиться вестью о свободе. Вождь тоже развернулся было, чтоб уйти. Сейчас он казался еще более старым и совсем не таким властным, как виделся Маше вначале. Но, согласно обычаю, старик поклонился чужачкам. Помощники протянули им поводья стреноженных лошадей.

Разговор окончен – пояснять не надо.

– Вот сейчас бы эпическую музыку фоном, вскочить в седло и умчаться к горизонту, – не удержалась Казакова. – И потом свет в зале включается и все шумною толпою идем к выходу, скидывая стаканчики от попкорна в урны. Очень хочется счастливого финала и домой.

Мэй не оценила юмора.

– Надо дойти до места перехода сначала. Пойдем на запад, как и собирались. У нас теперь и провожатый есть.

К женщинам подошла мать Цаган. Протянула туго скатанный и связанный белым кожаным ремнем тюк. Маше отдала. И впервые за эти странные сутки девушка увидела человеческую улыбку.

– Там одежда твоя, дочка, не бойся. – Старуха еще раз улыбнулась. – И от моей дочки хутцан. На память. А то неудобно ж тебе в драном. Прощай!