Территория книгоедства

Та же Лидия Гинзбург в своих записях 1920–1930-х годов пишет о Шкловском: «Совершенно неверно, что Шкловский – веселый человек (как думают многие); Шкловский – грустный человек. Когда я для окончательного разрешения сомнений спросила его об этом, он дал мне честное слово, что грустный».

Как-то грустный человек Шкловский, работая в дирекции 3-й Госкинофабрики, телеграфировал в Ленинград Тынянову: «Все пишите сценарии. Если нужны деньги – вышлю. Приезжай немедленно». На что Тынянов ему ответил: «Деньги нужны всегда. Почему приезжать немедленно – не понял».

Что касается веселья и грусти, то однажды некий читатель прочел «Третью фабрику» и растрогался. Потом увидел плотного и веселого автора – и обиделся.

Сам Шкловский в «Третьей фабрике» говорит:

Если перед смертью я оторвусь на минутку к делу, если я напишу историю русского журнала как литературной формы, и успею разобрать, как сделана «Тысяча и одна ночь», и сумею еще раз повернуть свое ремесло, то, может быть, возникнут разговоры о моем портрете в университетском здании.

Вешайте мой портрет, друзья, в университетском коридоре, сломайте кабинет проректора, восстановите окно на Неву и катайтесь мимо меня на велосипедах.

Эти фразы вовсе не значат, что Шкловский отрицал университет. Просто, как он сам признавался, «университет работал не по моей специальности. Здесь не проходили теории прозы, а я над ней уже работал».

«Поступив в университет, – пишет Шкловский в мемуарном сборнике „Тетива“, – я написал для Семена Афанасьевича Венгерова анкету на тему, что хочу сделать: заявил, что собираюсь основать новую литературную школу, в которой среди прочих своих достижений в первый раз докажу, что работа Венгерова не нужна».

В этом много от картинной непримиримости Маяковского, с которым Шкловский был дружен и которого высоко ценил как революционера поэтической формы.

Мы работали с 1917-го по 1922-й, создали научную школу и вкатили камень в гору.

«Мы» – это Шкловский, Тынянов и Эйхенбаум, веселый триумвират, создавший новую науку о литературе.

Нас язвительно называют «веселыми историками литературы».

Что ж? Это не так плохо. Быть «веселым» – это одно теперь уже большое достоинство. А весело работать – это просто заслуга. Мрачных работников у нас было довольно – не пора бы попробовать иначе?

Это формула жизни Шкловского. И формула для любой работы, для любого человека и дела, применимая для любой эпохи.

А «если ты не согласен с эпохой – охай», как говорил Тынянов.

Ыы

Ыкономия, индивидуальность, ыпонец

Букве «Ы» с трепетом и любовью

В русском языке самые хорошие слова на букву «Ы» – «ыкономия», «ыпонец», «индивидуальность». Есть еще «ынергия» с «ылектричеством», но я с детства боюсь розеток, гудящих трансформаторных будок и черепов, пробитых зигзагом молнии, на опорах высоковольтных линий. Никогда не завидовал воробьям, облепившим эти сомнительные насесты, и Баранкину, который будь человеком.

Однажды на крымском пляже мы играли с моей Ульяной в слова. После слова «штаны» ей досталось придумать слово на букву «Ы». «Ыкономия», – не задумываясь, сказала Ульяна. Я подумал, выскреб из головы песок и недоверчиво ей ответил, что, кажется, это слово не на «Ы», а на «Э». «Тогда „ыла“, – не заставила себя ждать Ульяна и добавила в ответ на мой вопросительный взгляд: – Ну, это когда много кучек камней».

Лично мне слово «ыла» не нравится. Другое дело «ыпонец», житель страны Ыпонии. Низкоросл, мягкоголос, остроглаз, пахнет дальневосточной сайрой. Писатель Рыбаков был в Ыпонии и рассказывал, что вместо деревьев ыпонцы сажают камни, потому что они растут медленно и не требуют ни полива, ни удобрений. Сад камней – так они называют это. Я тоже посадил дома камень и все жду, когда он начнет цвести. Самое обидное, если камень зацветет ночью и я пропущу момент рождения каменного цветка.

«Ындивидуальность» мне просто нравится – не за что-то, а сама по себе. Особенно она мне любезна своей яркой и пестрой выраженностью, непохожестью на остальные слова, начинающиеся с этой редкой красивой буквы.

Ээ

Эксплуатация оборудования (поэтические инструкции)