Территория Левиафана

Вот, значит, какая жизнь интересовала Лаирду. Ей хотелось ничего не делать – и получать что угодно. Собственно, она примерно так и жила… За одним лишь исключением: ее судьба полностью зависела от симпатий меров. Но она, видимо, решила, что это лучше, чем зависимость от мужа, которому пришлось бы хранить верность.

Пение других девушек раздражало Лаирду, это чувствовалось. Но и уйти отсюда, не выполнив задание Седара, она не могла. Она поднялась с дивана и, обхватив обеими руками руку Оудена, попыталась увлечь его за собой.

– Пойдем туда, где потише! – предложила она.

Он знал, что она имеет в виду. Это тоже приказ Седара или ее личная инициатива? Да без разницы, Оудену было тошно уже от того, что его вчерашнее божество способно на такое.

Ему следовало бы отказать ей. Не ради нее – ради себя. Образ Лаирды, которую он любил, был ему нужен, как одна из последних связующих нитей с его прошлым. Но Оуден уже чувствовал, как в новой части его, пока неведомой, разгорается злость. Было бы за что держаться! Если он откажет ей, что он будет делать всю ночь? Бродить тут и утопать в запретных мыслях?

Нет, спасибо. Ему хотелось отвлечься – и Лаирда давала ему такую возможность. Поэтому он улыбнулся ей, и его улыбка была такой же фальшивой.

– Идем.

Другие меры видели, как она уводила его. Это передадут Седару.

Раз Лаирда так уверена в своих действиях, она знает, что ее господин будет доволен. Понимает ли она, что этим он выражает безразличие к ее истинной судьбе? Принимает ли это? Прощает ли? А может, ей все равно. Она, в отличие от Оудена, давно утратила иллюзии и не задает себе сложных вопросов.

Они не говорили в пути, не обсуждали, куда идут и зачем. Лаирду это не беспокоило, в каждом ее движении чувствовалась привычка. Оудену все меньше хотелось бороться со злостью. Если вот это – его новый мир, пусть будет таким.

Они пришли в его спальню, это был единственный раз, когда Лаирда спросила направление, она не помнила, где он живет. Теперь вот будет знать… Не так уж далеко от комнаты, где она проводит другие ночи.

Когда за ними закрылась дверь, она без стеснения скинула платье. Ее тело было прекрасным – он понимал это. Безупречным даже… Но в этом теле больше не было тайны. Оуден не мог избавиться от ужасной мысли, что это тело – всего лишь одна из привилегий, полученных мерами в колонии. Впрочем, именно эта мысль освобождала его. Он был бы робким со своей выдуманной царицей. Лаирду же он толкнул в постель без жестокости, но и без сомнений.

Она была не первой женщиной, оказавшейся в его постели. Первой, кого он полюбил – да. Первой, кого он захотел сделать своей женой – тоже да. Но не первой его любовницей. К этому в колонии всегда было спокойное отношение, превыше всего ставились дети. Его сестра активно пользовалась таким отношением, рожая от кого придется.

Женщины, с которыми он был прежде, вели себя по-разному. Те, у кого поменьше опыта, стеснялись и напрягались. Лаирда – нет. Все, что происходило теперь, она считала прекрасным и сама тянулась к нему. Раз уж она выбрала такой путь, почему бы не получить наслаждение вместе с наградой?

Ее тело уже хранило следы других ночей, уже менялось под их влиянием. Оуден какое-то время опасался, что причинит ей боль – резким движением или своей новой силой… Но нет. Когда он вошел в нее, она застонала от удовольствия, не отвела взгляд, не вспомнила о прошлом. Теперь он понимал, почему она смеялась, когда он хотел сделать ее своей женой. Да ей не нужен муж и узы тоже не нужны! Она ведь все-таки была царицей, пусть и совсем не такой, как он представлял.

Он больше не любил ее – не мог любить. Да и сомневался он, что это было настоящей любовью… Мираж развеялся, а настоящая Лаирда была лишь горячим телом в его постели, больше ничего не было важно. И все же Оуден был осторожен с ней, он не собирался мстить ей за разочарование. Он видел, что такое внимание проявляли не все: нежную кожу Лаирды покрывали шрамы от когтей меров. На плечах и на талии, там, где они впивались в нее в моменты страсти, еще – на бедрах… Это было не раз. Возможно, будет снова. Но и жалости Оуден не чувствовал, он растворился в этом моменте.

Уже потом, когда все закончилось, когда они оба успокаивались, возвращаясь к привычному миру, вернулись и мысли о ее судьбе. Оуден осторожно провел когтем над тонким шрамом у нее на груди и спросил:

– Ты никогда не пыталась это остановить?

– А это невозможно остановить, – усмехнулась она. – Не все так милы, как ты. Некоторые превращаются в зверей… Когда я говорю им об этом, они думают, что это комплимент. Но это не комплимент. Вряд ли они смогли бы вести себя иначе, даже если бы захотели. А они не хотят. Зачем им это?

– Ради тебя, например?

– Но когда они звери, им не важно, кто я!

Она говорила просто «они». Она не уточняла, сколько их было. Оуден и не хотел знать.