Территория войны

Это я сделал сразу, как только туда приехал, перед образом Спасителя над входом в церковь, и поднялся по ступеням. Раньше, замечая отпевание усопшего в крыльях какой-нибудь церкви, печальное сборище около открытого гроба, я отходил подальше, к другим иконам, к алтарю, или вообще выходил и откладывал свой редкий молебен до следующего раза. Меня всегда огорчало слишком близкое соседство высоких идей и чувств и физического тлена. Что-то в этом было от культа мертвых, со всеми этими мощами и гробами... Но в этот раз я пришел в церковь, чтобы тоже встать рядом с гробом: за несколько дней я хорошо узнал человека в дорогом полированном гробу, разделил его горести и даже ел в его доме. Я чувствовал вину перед ним: недоглядел. Какие бы оправдания я ни привел для себя, вина висела и на мне: он просил меня быть рядом, даже заплатил за это вперед. Я стоял, смотрел на его заплаканную внучку и чувствовал свою вину еще острее.

Панихида пока не началась, люди только осваивались с необычным для них окружением, звуками, запахами, а некоторые заводские безбожники и вообще попали в эту церковь впервые. Священник был еще занят, тройка певчих перебирала нотные листы. Букеты цветов и венки плыли из рук заводчан и ложились под гробом.

Я встал в сторонке так, чтобы всех видеть. Внучка Таня стояла рядом с незнакомой молодой женщиной, и я сразу определил, что это – ее мать, они были похожи. Таня меня заметила, глаза наши встретились, и я сдержанно ей улыбнулся. Подошли еще люди, и среди них Алла, в стильном траурном наряде. Встала отдельно от всех, сзади, и я видел, как она впилась глазами в лицо покойного.

Впереди, у самого гроба, стояли Глотов и все, кого я видел в президиуме собрания и вдоль стен коридора, по которому меня позавчера волокли. Они тоже заметили и узнали меня, и на их лицах читалось одинаковое изумление и неприкрытое беспокойство.

Я поискал глазами Портного и его постоянных спутников – никого из них не было. Вскоре, однако, в связи с названием его фирмы произошел неприятный и очень необычный для похоронных ритуалов инцидент. Около гроба, утопающего в цветах и венках, сначала случилась какая-то заминка или сбой в ритуале, сопровождаемый неуместным шумом, затем собравшиеся расступились, и появился сын покойного. На его лице читалась нескрываемая ярость, с губ срывались вполне угадываемые ругательства, в руках он держал дорогой венок, унося его от гроба, как падаль, как изгаженную тряпку. С этим венком он вышел за пределы церкви и с яростью выкинул его за дверь. Я следил за ним, когда он возвращался: в глазах злоба, челюсти решительно сжаты.

Я вышел за церковную дверь, чтобы взглянуть на причину его недовольства. С отброшенного им в ярости дорогого венка свисала черная лента с золотыми буквами: «Дорогому, безвременно ушедшему деловому партнеру от друзей из «МегаФинанс». Разумеется, венок с такой ленточкой мог вывести из себя кого угодно на этих похоронах. Сначала нахальный рейдер несет своей жертве угрозы и страх, а теперь и венок. Это называется – перебор.

Подошел священник, и собравшиеся, как школьники, сразу притихли и подтянулись. Его серебристо-черное облачение действовало гипнотически, особенно на тех, кто давно не бывал в церкви.

– Прошу самых близких и родных усопшего встать у изголовья, со мной рядом... – Голос священника эхом отдался под сводами полупустой церкви.

Тогда и произошел скандал, который я даже представить себе не мог не только в церкви, но и вообще где-либо перед открытым гробом. Первыми откликнулись на призыв священника встать у изголовья Таня с матерью. За ними просеменила старушка в черных кружевах и еще две женщины, помогавшие укладывать цветы. Сын покойного замыкал эту цепочку. И вдруг Алла, стоявшая позади всех, тоже начала протискиваться в круг ближайших родственников. Она уже подошла к самому гробу и хотела примкнуть к женщинам, но стоявший недалеко сын покойного вдруг заметил ее, и лицо его опять перекосилось в праведном гневе. То ли он разыгрывал роль убитого горем сына, не способного и не желающего сдерживаться, то ли действительно ненависть к женщине, последней подруге отца, прорвала сейчас все препоны. Он закричал, и церковное эхо в ужасе повторило впервые произнесенное под этими сводами слово:

– Вон отсюда, шлюха! Вон от гроба!

Все сначала вздрогнули от этого крика, а потом замерли в растерянности, не решаясь ни на что – ни на слово, ни на движение. Только священник почти сразу прервал повисшую тягостную паузу:

– Уймитесь! Уймите гордыню! Постыдитесь усопшего и памяти его светлой! В храме вы Господнем, в Божьей церкви! Уймите мирские страсти!

Но сын покойного только взглянул мельком на священника, затем молча схватил Аллу за руку и потянул ее от гроба. Стоявшие рядом с ним и пораженные происходящим, все начали молча расступаться, но Алла рванулась из его рук и закричала на всю церковь: