Территория войны

– Товарищи! Братья и сестры! Враг напал на наш завод. Хищные зубы капитализма покусились на наш мирный труд, на землю под нашими цехами. Его цель и мечта: потушить огонь в топках, закрыть цеха, выгнать всех нас на улицу, чтобы пополнить толпу безработных, чтобы распродать нашу землю. Один из нас уже пал смертью храбрых от рук наемных убийц. Вы знаете, о ком я говорю: о коммунисте, чистом человеке, бессменном за долгие годы директоре нашего завода, моем дорогом друге, с которым нас связывала судьба почти полвека... О Софронове: вечная ему память! Но следствие не спешит найти убийцу. А может быть, просто не хочет? Грязные прихвостни этих буржуазных акул сегодня предприняли новую попытку ограбить нас, украсть наш труд и землю. Но руки коротки! Рабочие, все как один, встали грудью на защиту родного завода, и враг был выброшен с заводской территории! Но борьба не окончена! Я призываю вас на баррикады! Ни шагу назад! Враг будет разбит, победа будет за нами. Ура!

По заводскому двору эхом от корпусов прокатилось жиденькое «р-аа!» После десятков лет партсекретарской работы Глотов научился говорить с трибуны. Но так говорить – после боя и выиграв сражение за правое дело, он сумел в своей жизни только один раз, сегодня. Это был его триумф.

Следующим подошел к микрофону работяга, один из тех, кто полтора часа назад бился с врагом в проходной. На рукаве у него и сейчас горела красная повязка, но одежда была уже чистой.

– Ребята! Мы сделали их! Голыми руками, как котят! Пусть только еще сунутся к нам, мы их все вместе...

У меня в кармане в этот момент заверещал мобильник, и я, зажимая его в кулаке, кинулся в дверь, в пустой зал. На экране мобильника светился номер Аллы.

– Привет, дорогая.

– Ты мне звонил? Хотел сказать, что любишь меня?

– Да, очень. Ты где?

– Я в городе. Выбралась, наконец, забрать свою машину от подруги. И уже еду домой. Такая гнусная погода...

– Мы с тобой встретимся?

– Ты этого хочешь?

– Очень. У меня. Я выезжаю.

– Нет, нет, глупенький! Это невозможно. Я тебе потом расскажу. У меня с собой твоя рубашка, и деньги я хочу тебе вернуть. Ты меня встретишь где-нибудь?

– Что невозможно? Объясни.

– Потом... при встрече, сейчас не спрашивай. Хочешь меня увидеть?

– Очень. Где?

– По дороге, я уже еду домой. Сам скажи, где.

– Все равно. Можно в кафе. Помнишь? То самое.

– Только я заходить туда не буду, ты меня найди где-нибудь рядом.

Я забежал по дороге в кассу. Какая удача, что кассирша слушала выступления митингующих в открытое окно. Я рассовал деньги по карманам и бегом бросился к проходной. Теперь тут пестрело от охранников, от их серо-белых камуфляжей. Завод остался на ночь за нами. Что-то будет завтра... Я вскочил на мотоцикл и, разбрызгивая лужи, понесся по мокрым улицам.

24. Под елкой

Когда я подъехал, красная «Хонда» уже стояла недалеко от кафе. Мелкий теплый дождик то шел, то переставал. Я постучал пальцами о мокрую крышу ее машины, открыл дверцу и нырнул в тесное нутро с запотевшими стеклами.

– Как ты долго! Промок на своем мотоцикле?

Я осторожно обнял ее и, стараясь не испачкать промокшей насквозь курткой, легко поцеловал в губы. Ее губы оказались сжатыми и тонкими.

– Я привезла твою рубашку. И вот деньги. – Она протянула сверток и деньги в конверте. – Я сама стирала, руками. И гладила сама. Носи и вспоминай меня.

– Ты уезжаешь?

– Я выхожу замуж. Что ты так смотришь? Или думаешь, я никому не нужна?

– За кого?

– Какая тебе разница! За хорошего и доброго человека. Он любит меня. По-настоящему. Ты ведь не женишься на мне?

Она развернулась и подалась вперед, глядя на меня с милым вызовом. Я обнял ее, прижал к себе и стал искать ее губы, задевая в тесноте спортивной машины локтями и ногами все, что только было можно. В последние годы мне всегда тесно в легковых автомобилях. Уже когда только я залезаю и сажусь в автомобильный душный салон, после воли и ветра в седле мотоцикла, меня охватывает беспричинная тоска.

– Ах, отстань! Ты такой мокрый, грязный со своего мотоцикла... Всю меня испачкал!

– Уйдем отсюда, из машины. Просто пройдемся... Ненадолго.

Мы молча пошли под зонтиком мимо кафе к парку.

– Вот и лету конец, завтра осень, первое число. Жалко... А такое солнце было утром, я так оделась... – Она была в чем-то светлом, коротком и очень тонком. Ее сочное тело буквально рисовалось в моих глазах и манило. – Еще я хотела тебя попросить... Ты, пожалуйста, больше не защищай меня с теми заводскими делами. Теперь у меня другой защитник. Только ты, пожалуйста, не обижайся.

– Ты за Портного собралась?

– Не ехидничай. Какая тебе разница, за кого! Да, за Портного! Можешь убить его за это, разрешаю... Шучу, конечно, никого и никогда не убивай и моего мужа будущего не трогай. Не будешь?

Мы шли по пустынной аллее парка, скамейки были мокрыми, с берез капало, но под старыми елями было темно и сухо.

– Ты Танечке нашей передал, что я тебя просила?

– Я не видел ее с тех пор и не говорил.

– Я же тебя просила! Я собаку ее просто боюсь, кормлю ее через щелку в двери, и там запах уже такой...

– Сегодня увижу, я поеду к ним.