Террористическая война в России 1878-1881 гг.

“Когда же я провозгласил в конце о всемирном единении людей, то зала была как в истерике, - рассказывал о своём успехе Достоевский в письме жене, - когда я закончил - я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить.

Порядок заседания нарушился: все ринулись ко мне на эстраду… Вызовы продолжались полчаса, махали платками, вдруг, например, останавливают меня два незнакомых старика: “Мы были врагами друг друга 20 лет, не говорили друг с другом, а теперь мы обнялись и помирились. Это вы нас помирили, Вы наш святой, вы наш пророк!”. “Пророк, пророк!” - кричали в толпе. Тургенев, про которого я ввернул доброе слово в моей речи, бросился меня обнимать со слезами…

Прибежали студенты. Один из них, в слезах, упал передо мною в истерике на пол и лишился чувств. Полная, полнейшая победа!”

Но это была кратковременная победа, к сожалению, - в рамках одного зала, зажженного глаголом писателя. Под знакомым нам лозунгом:

“Давайте все жить дружно!” Достоевский пытался утопически призвать к объединению и служению родине западников, либералов, евреев, террористов… Но что получится, если смешать в этом мире черный цвет с белым, смешать воедино добро и зло, мы это и так всё имеем по замыслу западников, либералов: в одном сером флаконе, чтобы не могли различить - что добро, а что зло, где - добро и где - зло…

Когда после речи “атмосфера” остыла, Достоевский в “Дневника писателя” писал более реалистично: “Рядом со славянофилами, обнимавшими меня и жавшими мне руку, тут же на эстраде, едва лишь я сошел с кафедры, подошли ко мне пожать мою руку и западники, и не какие-нибудь из них, а передовые представители западничества, занимающие в нем первую роль, особенно теперь. Они жали мне руку с таким же горячим и искренним увлечением, как славянофилы, и называли мою речь гениальною, и несколько раз, напирая на слово это, произнесли, что она гениальна. Но боюсь, боюсь искренно: не в первых ли “попыхах” увлечения произнесено было это!”

И скорее всю иллюзорность и “дружелюбность” западников Достоевский смог прочитать на страницах “Московских ведомостей” и отвечал: “Но, прочтя вашу критику, г-н Градовский, я приостановил печатание ”Дневника”, чтобы прибавить к нему и ответ на ваши нападки. О, предчувствия мои оправдались, гам поднялся страшный. И гордец-то я, и трус-то я, и Манилов, и поэт, и полицию надо бы привесть, чтоб сдерживать порывы публики, - полицию моральную, полицию либеральную, конечно. Но почему же бы и не настоящую? И настоящая полиция ведь у нас теперь либеральна, отнюдь не менее возопивших на меня либералов. Воистину немного недоставало до настоящей!” Это были русские западники, либералы, и их еврейские единомышленники тем более не собирались брататься с русскими, тем более со славянофилами, которых сегодня, в начале 21 века, обязательно назвали бы русскими националистами и русскими фашистами.

Закончу эту главу и всю тему о идеологических взглядах нашего великого Фёдора Михайловича Достоевского позицией по “еврейскому вопросу” его друга - нашего великого философа В. С. Соловьёва (1853-1900), который встал вровень с Ф. Ницше и поднял русскую философию на мировой уровень, и также искал решения “еврейского вопроса” и в своей работе “Еврейство и христианский вопрос” (1884 г.) писал:

“Евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля”.

Это был уже более реалистичный и более глубокий подход. Издавший книгу о В. Соловьёве В. Л. Величко утверждал, что В. Соловьёв в разговоре с ним в конце 19-го века грустно сказал: