Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

По воспоминаниям Копельзона (следует, разумеется, сделать поправку на социал-демократизм мемуариста, а также на время публикации его текста), «своим краснобайством и умением подделаться и подойти к аудитории Житловский вносил большую смуту в головы заграничной учащейся молодежи. Он, кажется, не пропускал ни одного реферата Г.В.Плеханова, чтобы не выступить против него с длиннейшими возражениями и поправками. Плеханов называл Житловского своим «непременным, постоянным оппонентом». Один лишь Плеханов и умел основательно разделываться с Житловским и рассеивать туман, наводимый последним»[267].

В своей книжке Житловский немало места уделил истории «Народной воли» и ее урокам, а также возможной роли народовольческого наследия в русском революционном движении. С его точки зрения, настоящая история революционного движения в России началась с «Народной воли»[268]. «Народная воля», полагал он, партия безусловно социалистическая, выражавшая интересы крестьян и рабочих. Ее социализм — «аграрный и промышленный»[269]. Что касается тактики, то «из всех планов, намерений и начинаний «Н[ародной] в[оли]» действительно великим и исторически важным остается террор, которому одному партия обязана своей известностью, своим могуществом, своим обаянием»[270].

Житловский верно подметил противоречие между отношением народовольцев к террору в теории и на практике. Он писал, что «для "Исполнительного комитета", занятого, главным образом, мыслью о захвате власти, террор принципиально не играл самой главной роли в программе», однако «исторически террор охватывал гораздо больший круг влияния, чем тот, который приписывался ему программой "ИК"… Кому какое дело было до тех частных мотивов, которыми руководилась партия в своей террористической деятельности? "Народную волю" прочли тысячи, а про взрывы царских поездов и Зимнего дворца узнала вся страна. И если каждый из страдавших под гнетом царизма по-своему понимал мотивы "Исполнительного комитета", то он не особенно ошибался: террор и был именно борьбой против гнета самодержавия, — гнета, который ощущался и сознавался многими»[271].

Житловский совершенно справедливо писал, что своей известностью и «обаянием» партия обязана террору. Он перечислил ряд положительных для дела борьбы с деспотизмом последствий, которые, на его взгляд, имел террор. Террор, во-первых, «в самом деле дезорганизующим образом влиял на русское правительство» и нагнал на него страху. В доказательство Житловский приводил переговоры «Священной дружины» с народовольцами по поводу коронации Александра III и жизнь этого императора, якобы почти полностью проведенную в стенах гатчинского дворца[272]. Террор, «далее, повсюду вызвал убеждение, что положение государства безнадежное». Даже в высших сферах, выходцы из которых, дорожащие своей будущностью, «сторонились от более или менее высоких должностей». Террор возбуждающим образом действовал на русское общество и прессу, требования которой делались «все более и более решительными». Террор «приободрял даже русского земца и либерала». Террор влиял на отношение иностранных держав к России. «Упрочение русского деспотизма и его влияние на ход европейских событий — было обратно пропорционально террористической деятельности революционеров. Нет сомнения, что никакая стачка, никакие уличные демонстрации не могут в этом отношении влиять так, как влияла беспрерывная террористическая борьба... то, чего не могут сделать стачки, может сделать хорошо организованная террористическая борьба — окончательное разрушение престижа самодержавия». Наконец, террор «не остался без влияния и на самое отсталое население современной Европы, на русский крестьянский народ. Взрыв бомбы развенчивал идею неприкосновенности царской особы, беспрерывно возбуждал в народе вопрос об отношении царя к нему, народу, и будил его критическую мысль»[273].

Нарисовав столь внушительную (хотя и сильно преувеличенную) картину благодетельного воздействия террора на Европу, русское общество и народ, Житловский неожиданно с осуждением заключил: «и результатом этой террористической деятельности было то, что она в конце концов поглотила все остальные функции народовольческой программы, оставляя в тени все, что не имело непосредственного отношения к этой конкретной борьбе за политическую свободу»[274]. Народовольческая борьба пошла по линии наибольшего успеха. Народовольцы обманулись «расцветом русского либерализма конца 70-х годов», напрасно рассчитывая, что либеральное общество «по крайней мере, сумеет воспользоваться теми каштанами, которые "Народная воля" таскала для него из огня». Народовольцы забыли, что «мы социалисты, и наше место у рабочих», забыли о том, что в революционной борьбе надо опираться на экономические интересы трудящихся. В этом главная ошибка «Народной воли»[275].