Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

– Мы не знаем, как поклоняются Матери в Афинах. Какие там обряды, сколько жриц служат богине, какие жертвы ей приносят? Говори с самого начала и ничего не опускай.

Я с удивлением смотрел на нее.

– Но, владычица, на Бычьем дворе есть семь девушек, все афинянки, они знают обряд и ответят точнее, чем мужчина.

Она было заговорила, но умолкла на полуслове. Лицо ее, только что совершенно бледное, внезапно порозовело, как утренние вершины. Я подошел к ней и положил руки на подножие изваяния по обе стороны ее плеч – чтобы не упустить.

– Что это за игра? Почему ты задаешь мне бессмысленные вопросы? Ты удерживаешь меня здесь… для чего? Это засада? И сейчас кто-нибудь расправляется с моими людьми? Не лги больше, я хочу знать правду.

Лица наши оказались рядом. Глаза ее метались, как у попавшего в сеть олененка, я заметил, что она вся дрожит. Даже плотное покрывало не скрывало этого. Я устыдился того, что угрожал ей, как воину, и улыбнулся. Потом положил ей руки на плечи, желая успокоить. Она охнула, словно подавляя рыдание.

– Нет, – сказал я, – не говори ничего. Я здесь, и не важно зачем. Видишь, я повинуюсь тебе и ни о чем не спрашиваю. Мне достаточно того, что у тебя есть причина.

Она подняла лицо, которое залил румянец, и в голове моей забрезжило что-то, чему я не мог дать имени. Оказавшись рядом, я ощутил запах ее волос, ее тела.

– Кто ты? – спросил я, и дыхание застыло в моей груди. Я все понял.

Она прочла это в моих глазах. Черные очи широко распахнулись, вскрикнув, она нырнула под мою руку и бросилась бежать. Я увидел ее тень, огибающую огромное изваяние, и устремился следом. В большом пустом зале гуляло эхо, повторяя мои шаги. Черное покрывало лежало на полу, но не было слышно даже шелеста ее одежды. Я огляделся, надеясь увидеть, где она спряталась; до противоположной двери за такое время нельзя было добежать. Наконец до меня донесся какой-то звук.

– Где ты? – позвал я. – Выходи, а то я сам найду тебя.

Голос мой чересчур громко отозвался в святилище; я ощутил гнев Присутствующей и не осмелился повторить зов. Тут передо мной внезапно упала собственная черная тень – за спиной загорелся огонь. Я резко обернулся и вспомнил, что безоружен. Но когда я увидел источник света, дыхание мое участилось. Под изваянием открылось подножие. Внутри него, на треножнике, плясало синее пламя. Оно озаряло Мать Землю, живую, увенчанную диадемой, ее простертые руки были обвиты змеями; свет играл на их блестящих чешуйках, слышалось шипение.

Сердце мое стучало как барабан, трясущейся рукой я сделал знак поклонения. Ноги мои вросли в землю, я смотрел на Гею, а она не отрывала взгляда от меня. Я заметил, что веки ее дрогнули.

Я стоял недвижно. Пламя мерцало, и Мать Земля смотрела перед собой. Я шагнул вперед – совсем немного, потом сделал еще шаг и еще. У нее не было времени накрасить лицо, и диадема слегка покосилась. Приблизившись, я услышал, как вздохнула она, задержав дыхание. В напряженных руках извивались гады; недовольные ярким светом, они стремились в свое гнездо. Но, подступая, я глядел не на них. И, протягивая к змеям руки, уже знал по ее лицу, что они лишены зубов.

В темных глазах, как в зеркале, отражались два языка пламени. У входа я остановился, протянул вперед руку и прикоснулся к ее руке. И тотчас освободившаяся змея на мгновение оплела наши руки, соединяя их, и струйкой стекла к себе.

А из глаз Геи, госпожи всех мистерий, на меня глядела взволнованная девушка, та, что сделала шаг вперед и три назад и теперь желала наказать причину собственного испуга. Я взял ее за другую руку. Змеи в ней уже не было.

– Иди сюда, маленькая богиня, – проговорил я. – Чего ты боишься? Тебе не будет больно.

Глава 7

В углу храма, за изваянием, прикрытый занавеской дверной проем вел в крохотную комнату. Туда она заходила перекусить, когда обряд затягивался слишком долго или чтобы переодеться и накрасить лицо. Детская комнатка, только вместо кукол ее наполняли священные эмблемы. В уголке располагалась ванна, голубую поверхность ее изнутри покрывали нарисованные рыбки. Здесь была и постель – чтобы она могла передохнуть.

В эту комнату я и отнес ее. Здесь она сняла отягощенную золотом диадему и тяжелые одеяния; здесь служанки освободили ее от пояса, к которому еще не прикасался ни один муж. Она была застенчива и задула светильник, прежде чем я успел оглядеться.

Потом взошла луна, поднялась над крутыми склонами, бросая пятна света на пол. Я приподнялся на локте, чтобы поглядеть на нее; волосы наши смешались, и она плела из них косички.

– Золото с бронзой, – сказала она. – Мать моя была светлой, а я уродилась критянкой. Она стыдилась меня.

– Бронза ценится выше, – отвечал я. – Бронза – это честь и жизнь. Пусть у моего врага будет копье с золотым наконечником и меч из золота.