Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Память моя вернулась к комнатке за святилищем, в котором она звала меня варваром. Я ощутил ее пальцы на своей груди, услышал голос: «Я люблю тебя так, что даже сил не хватает на такую любовь». Увидел, как завтра она просыпается в такой же комнате, отмытая от крови, быть может забывшая о безумии, представил себе ее глаза, ищущие меня. Но колесница уже скрылась за склоном, не слышно было даже звука ее колес.

Я обернулся к жрецу – он смотрел на меня.

– Поступок мой навлек на меня беду, – сказал я. – Должно быть, он не угоден богу. Ведь сегодня – его праздник. Мне лучше уйти.

Он отвечал:

– Ты поклонился ему; бог простит невежество иноземца. Но лучше не задерживайся слишком долго.

Я поглядел на пустынную дорогу, выбеленную лучами луны:

– Ну а как же царственная жрица, познавшая тайну, ждет ли ее почет на Дии?

– Не бойся, – отвечал он. – Ее ждут почести.

– Тогда объясни царице, – проговорил я, – почему мы отплыли ночью, не поблагодарив и не попрощавшись.

– Объясню, – проговорил он. – Она поймет. Я все расскажу ей завтра. Сегодня она слишком устала.

Наступило молчание, я поискал в сердце своем другие слова – я так нуждался в них. Но сказать было нечего.

Наконец он произнес:

– Не скорби, чужестранец. Многолики боги. И они даруют мужу не тот конец, которого он ищет. Так и сейчас.

Он отошел от ствола и пошел через рощу. Вскоре силуэт жреца растворился в пятнистых тенях, и я более не видал его.

Оливковые посадки опустели, спутники мои далеко ушли вперед. Спустившись по дороге, я добрался до спящей гавани. Стража была возле корабля и притом держалась на ногах; кое-кто из экипажа заночевал на берегу. С юга задувал ветерок – можно было поставить парус, так что, если не смогут грести, это не важно. Я сказал всем, что оставаться опасно и нужно срочно собрать остальных. Люди заторопились: будучи гостями на чужой земле, нетрудно почувствовать опасность.

Когда все разошлись, я велел помощнику кормчего собрать танцоров. А потом долго стоял возле моря. Я представлял себе, как она завтра проснется на священном острове, как будет глядеть на море, разыскивая наш парус; наверно, она решит, что какая-то девушка во время пира заставила меня забыть о ней, или подумает, что я никогда не любил ее, а просто воспользовался ее помощью на Крите. Да, так она и подумает. Но правда для нее не лучше.

Расхаживая взад и вперед, я слушал, как волны лижут берег, как хрустят ракушки под моими подошвами, как мурлычет себе под нос сонный часовой, и вдруг заметил у края воды бледную фигурку и услышал звуки рыданий. Это была Хриса, золотые, поблекшие под лучами луны волосы закрывали лицо, уткнувшееся в ладони. Я отвел их. На руках не было пятен, лишь пыль и слезы.

Я сказал, чтобы она успокоилась и не плакала; все, что она здесь видела, сотворено в ярости бога, и об этом лучше не вспоминать. Эллинам трудно понять подобные тайны.

– Мы отплываем ночью, – сказал я. – К утру доберемся до Делоса.

Хриса невидящими глазами поглядела на меня. Я вспомнил отвагу ее на арене и то, как она привела меня в чувство, когда я обезумел. Сглотнув, она откинула с лица волосы и вытерла глаза.

– Я знаю, Тесей, знаю. Все это – ярость божья, и к утру он все позабудет. Он забудет, но я буду помнить.

Тут мне помочь было нечем. Я мог бы сказать, что все проходит, если бы успел этому научиться. Качая головой, я увидел танцоров, сбегавшихся к кораблю. Факелы стражи высветили их лица; среди первых появился Аминтор. Он уже открыл было рот, чтобы обратиться ко мне с вопросом, но сразу отвел взгляд. А потом застенчиво, с опаской повернулся к Хрисе; я видел, что Аминтор боится ее гнева. Взгляды их встретились под блуждающим светом факелов; вдруг, сорвавшись с места, он взял ее за руку. Пальцы их переплелись – так златокузнец перевивает узлом проволоку на кольце.

Я не стал беспокоить их объяснениями – они бы все равно их не услышали, – но просто сказал, что нужно помочь собрать всех остальных танцоров: в полночь пора ставить парус. Они с прежним пылом побежали в сторону Наксоса, где на ночь уже гасили светильники.

Луна бросила дорожку на трепетные воды. Темная тень прерывала ее – крохотный остров Диониса; я видел его храм с критскими рогами на крыше и одинокое освещенное оконце. Ей оставили светильник, понял я, чтобы не испугалась, проснувшись в незнакомом месте. Когда полночь миновала и мы вышли в пролив под уходящие к горизонту Плеяды, оконце еще горело; я видел его, пока крохотная звездочка не исчезла за горизонтом. Она берегла ее сон, а я убегал.

Глава 2

Мы добрались до Делоса[106] с первыми лучами солнца, а когда входили в гавань, оно уже стояло над священной горой.

В ясный день на Делосе сами камни его, искрящиеся серебристыми блестками, мерцают и вспыхивают под поцелуем бога. Вода и воздух чисты как хрусталь. На мелководье, когда бредешь к берегу, можно сосчитать каждую гальку, а когда переводишь взгляд к лестнице, ведущей к священной пещере, кажется, что нетрудно пересчитать каждый цветок. Над вершиной горы в сапфировое небо уже уходили дымные клубы утренней жертвы.