Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Они били в кимвалы, несли оплетавшие их тела длинные гирлянды или размахивали священными длинными тирсами.[104] Пляску сопровождала песнь, не очень разборчивая, потому что головы менад[105] прикрывали маски. Над гладкими плечами, гибкими руками и приплясывающими грудями скалились пасти львиц, леопардов, волчиц и рысей. Темные критские волосы теребил ветер. Я подумал: среди них ни жены своей, ни сестры не найдешь. Царь стоял в позолоченной колеснице, хохотал, озираясь дикими глазами, и пьяно покачивался на ухабах. Иногда, взяв из короба возле себя горсть зерна, он разбрасывал его над своим народом, изредка выплескивал на них кратер вина. Тут все начинали прыгать, чтобы не пропустить благословляющего прикосновения, а женщины кричали:

– Эвоэ! Эвоэ!

Мужи, увлекавшие колесницу, переходили на бег, направляясь к уходившей в горы дороге. Царь взмахнул рукой, и я услышал, что он поет.

Люди устремились от берега в горы, и я ощущал свое единство с ними – таковы чары бога. Но теперь, когда обряд совершился, ожидал, что Ариадна вернется за мной с острова и мы вместе направимся вверх, чтобы там разделить и безумие, и любовь. Повозка и музыка уже отъехали далеко, я встревожился, но все еще ждал. Мне не хотелось, чтобы она одна носилась там без меня. Нельзя сердиться на то, что творят женщины в наведенном Иакхом безумии; сохранить свое при себе можно, лишь не отпуская от себя свою девушку.

Юноши танцевали под звуки авлоса; я плясал вместе с ними, наконец они вскричали:

– В горы! – и бросились следом за остальными.

Но Ариадна не возвращалась. По броду к берегу шли несколько женщин – все старухи или брюхатые. Я спросил у одной, не видела ли она Ариадну. Удивленно поглядев на меня, женщина ответила:

– Конечно видела. Вместе с царицей и менадами она сейчас следует за богом.

Тому, кто слаб нутром, долго не выстоять против быка, поэтому я скоро нагнал толпу. В одиночестве на дороге я успел изрядно встревожиться, но тут обнаружил в цветущем саду нескольких «журавлей», распивавших вино и плясавших; они простерли ко мне руки, и мы вновь соединились. Чтобы почтить бога, селяне вынесли лучшее вино, и убегать было бы невежливо. Но в конце концов мы отправились дальше, на козьи пастбища, туда, где горы поднимаются выше, – я заметил снег на вершинах.

Вскоре мы оказались над возделанной землей. Там, среди зарослей тимьяна и вереска, выступали серые валуны, омытые дождем и обогретые солнцем, на них нежились юркие ящерицы. Если поглядеть с этих вершин, небо и море сливаются воедино, и в этой лазури покоятся невесомые серые острова. Всей компанией мы повалились на упругий дерн и, громко дыша и смеясь, взялись за вино – кто-то успел прихватить по дороге объемистый кувшин, разрисованный спрутами и волнистыми водорослями. По очереди, брызгая и булькая, мы с Аминтором и юношей из Наксоса заливали друг другу в рот вино из горлышка кувшина. Потом наксиец поглядел мимо нас, подпрыгнул и пустился бежать: он заметил мелькнувшую среди камней девушку.

Женщины, которыми не совсем овладело безумие, начинали отставать от шествия бежавших менад уже на нижних гребнях. Они срывали звериные маски и, оставляя мистерию жаждущим, бродили в какой-то дремоте или забытьи по склону, отдаваясь мечтам о любви.

«Вот здесь, – думалось мне, – я и найду ее». Мы – гости в этих краях и уже совершили все, что положено. Она, конечно, предпочтет пропустить то, что будет дальше. Поэтому я направился вверх вместе с остальными. Вино наполняло меня, и в праздничном оживлении я забыл о вчерашнем горе. Все это – дело землепоклонников, а чужакам достаточно радоваться. Откуда-то издали, из-за гребня, донесся тонкий и пронзительный – похожий на птичий – крик менад, окружавших царя. Но все это было далеко. «А я скоро отыщу свою девушку… Или же просто девушку», – думал я, с песней поднимаясь к снегам.

Мы шли, взявшись за руки, пели, кричали и передавали друг другу вино. Сблизив головы с соседом-минойцем, даже успели обменяться повествованиями о жизни и поклясться в вечной дружбе. Скоро мы добрались до кромки снега, разбросанного отдельными пятнами на влажной земле посреди еще бурой травы. Пригнувшись, мы стали натирать лицо снегом, чтобы охладиться после выпитого вина и долгого подъема.

Распрямившись, я заметил впереди бесчисленные следы на снегу, растоптанную лозу, сломанную флейту. Должно быть, они бросили колесницу где-то внизу, когда почва стала каменистой; чуть поодаль алело пятно – видимо, кто-то из девушек обронил платок. Но, приблизившись, я обнаружил, что это олененок, а точнее, то, что от него осталось. А осталось так мало, что и опознать было трудно. Однако невдалеке оказалась голова. И тут я замер от увиденного, кровь остановилась в моих жилах.

Что-то холодное разбилось о мою шею, и я повернулся, чтобы узнать, в чем дело. Как раз надо мной, из небольшой сосновой рощицы на склоне горы, из-за деревьев донесся смешок, я заметил очертания девичьего тела. Рука моя нащупала в волосах крупинки снега. Я вскрикнул и побежал.