Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Костры залили вином, и корабль, сбежав по каткам, качнулся на волне. Взяв повелительницу на руки, я направился по мелководью, чтобы поставить ее ступни на палубу судна, которое доставит нас домой.

Вновь стоял я у борта критского корабля, глядел на не знающее покоя темно-вишневое море, на могучие желтые утесы, утопающие в морской пене. Ариадна рыдала, расставаясь с родиной, и, пока я рассказывал ей об Аттике, последние очертания земли скрылись за горизонтом.

На следующий день мы увидели перед собой огромный столб дыма.

– Это Каллисто, – объявил кормчий, – где я хотел остановиться на ночь. Или леса горят, или идет война.

– Довольно с нас битв, – отвечал я. – Приглядись и, если горит город, поворачивай на Анафи.

Мы плыли вперед, и дым висел в небе тяжелой тучей, чреватой грозою. Когда мы подплыли поближе, с неба посыпался пепел, черня палубу, нашу кожу и одежду. Впередсмотрящий подозвал к себе кормчего, и я увидел, как они переговариваются на носу. Подойдя к ним, я заметил, что они бледны. Кормчий сказал:

– Изменилась сама земля.

Я поглядел на серый склон и увидел, что мореход прав. Ужас и трепет охватили мою душу. Погрузившись в себя, я попытался прислушаться к богу, ведь следы его жуткого гнева читались на самом небе. Но бог не давал знака; все было спокойно, если не считать серого облака. Поэтому я скомандовал:

– Вперед.

Мы двинулись дальше. Свежий ветер гнал дым на север, бледное закатное солнце клонилось к воде. Тут, оказавшись к западу от Каллисто, мы увидели жуткое деяние, совершенное богом.

Половина острова исчезла, лишь подножия холмов сбегали к воде, но вершину курящейся горы словно унесло ветром. Бог похитил ее – вместе с почвой, камнями и лесом, со всеми козьими пастбищами, оливковыми рощами и виноградниками, овчарнями и долами. Все исчезло, только огромная бухта изгибалась к подножию крутых утесов да курился дымок на мысу над небольшой горкой, оставшейся на месте величественной трубы Гефеста.[101]

Воду вокруг корабля покрывали обгорелые ветви, мертвые птицы, связки опаленной соломы, белой рыбиной проплыла рука, только и оставшаяся от женщины. Я поежился, вспоминая, как скверно чувствовал себя здесь по дороге на Крит. Должно быть, великое кощунство совершилось на этом острове, если боги укрыли от него свои лики. Я видел этот остров в прошлом году во всей его обреченной красе: покрытый весенним цветом, безвинный, как улыбающееся дитя.

Мы торопились мимо – мореходы не хотели задерживаться здесь. Они уверяли нас, что в подобном месте и небо и море пропитаны божьим гневом, и если он обратится на человека, то прилипнет и выест мозг из хрупких костей. Они даже хотели принести в жертву корабельного мальчишку-слугу, чтобы синекудрый Посейдон не преследовал нас. Но я сказал, что бог успел взять свое да и гневался не на нас. Мы охотно покинули эти воды; и гребцы, торопясь побыстрее расстаться с островом, налегли на весла, удивляя своим усердием надсмотрщика. Настало время заката – подобных ему никто не видел; великолепие это вселяло трепет: отливая золотом, пурпуром и зеленью, в небе высились огромные облачные башни, и краски их не спешили меркнуть. Мы решили, что таким образом боги говорят, что более не гневаются на нас и не лишат своего благоволения. Легкий ветерок к полуночи принес нас к Иосу, где мы и остановились на ночлег.

На следующее утро ветер остался благоприятным, и мы взяли курс на высокие очертания Дии, плодородного острова, в город Наксос.[102]

В гавани мы оказались к вечеру и увидели перед собой покрытые еще зеленым хлебом поля, среди которых поднимались оливы, и сады, чередующиеся с виноградниками. Так возлюбила Матерь Део сей остров, неудивительно, что он получил ее имя. Этот остров самый большой в Кикладах и самый богатый. Издалека увидели мы посреди виноградников царский дворец, высокий и яркий, какие строят на Крите. Ариадна улыбнулась, показывая на него; я был рад, что она встретила что-то подобное дому. После Каллисто она совсем упала духом.