Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Пес насторожился и негромко стукнул по земле хвостом. Женщины смотрели сквозь распущенные волосы, голоса их сделались громче; те, кто помоложе, обнажили грудь и приготовились колотить в нее. Но старая Микала молча стояла на коленях возле постели. Дед моего отца взял ее пленницей в какой-то давней войне, ей было уже за восемьдесят. Ее черные глаза на морщинистом лице не мигая смотрели на меня. Я попытался выдержать их взгляд, но это было трудно сделать.

Знатный родич сказал:

– Стража видела царя на северной стене и на крыше. Все говорят, что он был один. Царь вышел на балкон, что над пропастью, встал на перила, воздел к небу руки и прыгнул.

Я поглядел на правую часть отцовского лица, затем на левую. Выражения их противоречили друг другу. А потом спросил:

– Когда это случилось?

Родич отвернулся:

– Гонец прибежал от Соуния с вестью о корабле, миновавшем мыс. «Какой на нем парус?» – спросил царь. И вестник ответил: «Критский, господин. Иссиня-черный, с головой быка на полотнище». Царь велел, чтобы гонца накормили, а потом ушел к себе. Больше его никто не видел живым.

Я видел, что он знает, зачем говорит эти слова, и потому возвысил голос, чтобы слышали все:

– Горе мое будет вечным. Я теперь вспомнил, что отец просил меня поставить белый парус на корабле, если я благополучно вернусь домой. Но с тех пор прошел год; быки, великое землетрясение, пожар Лабиринта и война помешали мне вспомнить об этом. И забвение обрекает меня на скорбь.

Белый как лунь старик-управитель выскользнул из-за спин людей. Иные столпы в царском доме не боятся землетрясений, для того они и предназначены.

– Владыка, не кори себя. Он умер, как подобает эрехтиду. Так в свое время принял смерть царь Пандион – на этом же самом месте, и царь Кекроп прыгнул с утеса своей твердыни на Эвбее. Не сомневайся: бог послал ему знак, и память твоя дремала по воле небес. – Блеснув сединами, он печально улыбнулся. – Бессмертные знают, когда созревает вино, они не позволяют ему перезреть.

При этих словах послышался негромкий говор. Он звучал сдержанно, но резко, напомнив мне клич воинов, собирающихся к проломленной кем-то бреши. В только что расчесанной бороде Эгея я увидел улыбку. Пятьдесят лет он правил Афинами, не зная покоя, и кое-что узнал о людях. После нашей разлуки отец словно бы сделался ниже ростом. Или это я подрос. Я приказал всем выйти.

Они ушли. Женщины искоса поглядывали на меня. Жестом я велел удалиться и им. Они повиновались, забыв старуху Микалу, которая, опираясь о ложе, силилась подняться с негнущихся колен. Подойдя, я помог ей встать, и мы посмотрели друг на друга.

Она покачнулась и попыталась уйти. Я поймал ее за руку – хрупкие косточки под обвисшей кожей – и спросил:

– Ты видела это, Микала?

Морщины ее словно сделались глубже, и она принялась вырываться, как нашкодивший ребенок. Ее дряблая плоть, словно отделившись от костей, оставалась в моей руке. Сквозь редкие волосы просвечивала розовая, как у цыпленка, кожа.

– Отвечай, – сказал я. – Он говорил с тобой?

– Со мной? – Она моргнула. – Люди ничего не говорят мне. Во времена царя Кекропа на меня обращали больше внимания. Когда царь услышал зов, он заговорил со мной. А с кем же еще, раз я была на его ложе? «Слушай меня, Микала, слушай внимательно. Нагнись, приложи ухо к моей голове. Ты услышишь голос, словно шум в раковине». Я нагнулась, чтобы угодить ему. Но он отодвинул меня и, оставив ложе как человек, глубоко погруженный в думу, направился прямо к северной стене и без звука бросился вниз.

Повесть эту она рассказывала уже шесть десятков лет. Но я все же дослушал Микалу.

– Это ты о Кекропе, но перед тобой мертвый Эгей. Говори, что он сказал?

Она поглядела на меня, мудрая старуха, приближающаяся к концу жизни, иссохший младенец, из глаз которого смотрит древняя домовая змея. Потом она заморгала и промолвила, что она всего лишь старая рабыня, которой отказывает память.

– Микала! – настаивал я. – Ты знаешь, кто я? Не пытайся одурачить меня.

Она вздрогнула и сказала – как старая няня ребенку, топнувшему на нее ногой:

– О да, я знаю тебя, пусть теперь ты кажешься иноземцем, словно любимец знатного господина, мим или плясун. Ты – юный Тесей, которого родила Эгею дочь трезенского царя Питфея, ловкий парень, сующийся не в свои дела. Шут принес сюда твое послание с Крита; ты предлагал Эгею выслать флот против царя Миноса и увезти тебя с острова. Хорошенькое предложение! Не многие знали, что гнетет его, но новости приходят и ко мне.

– Ему надо было выступить, а не горевать, – ответил я. – Крит перезрел и готов был упасть. Я знал это. И доказал – тем, что стою здесь.

– Трудно довериться человеку, тем более после того, как собственные братья сражались с тобой из-за наследства. Жаль, что Эгей не послушал оракула Аполлона, прежде чем развязать пояс на бедрах твоей матери. Увы, бедняга пробудил судьбу, слишком грозную для него.

Я отпустил ее. Она стояла, потирая руки и что-то бурча под нос. Глаза мои обратились к отцу. Из-под ткани, укрывавшей голову, вытекала струйка крови.