Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

– Нет, моя дорогая, у меня нет ничего при себе, но долго мучиться не придется. Возьми меня за руку. – И я подумал о том, как берег их в Лабиринте, как учил их и ободрял, как прыгал за них в плохие дни, – и все ради этого.

– Мы сделали все как надо. – Иногда случается, что воин, отходя прежде, чем остынут его раны, говорит, говорит и вдруг угасает, словно задутый фитиль. – Мы вернулись назад слишком гордыми, и родичи возненавидели нас.

Она умолкла, задохнувшись. Я провел пальцем по ее брови и стряхнул липкий пот.

– Отец назвал меня отпетой шлюхой, когда я прыгнула через нашего старого быка на потеху мальчишкам. А Пилии подыскали писца в женихи. Толстый, как свинья. Таких на Крите мы отдавали быку. А ей сказали, что должна радоваться, после того как была акробаткой.

Я негромко проговорил:

– Ох, сказали бы они мне эти слова. – Но гневаться было не на кого – рядом лежали умирающая и убитая.

– Нам сказали, что мы ненавидим мужчин. О Тесей! После Бычьего двора нам ничего не осталось. Никакой чести… поэтому мы попытались… – Голова ее откинулась назад, и глаза остановились. Когда она снова открыла их, то сжала мои пальцы и проговорила: – Он бьет вправо. – И душа ее с последним дыханием оставила тело.

Пальцы выскользнули из моей ладони, и я остался один. Да, Бычий двор погиб. Но, поднявшись на ноги, я увидел вдали на грязной равнине огромный белый силуэт. Благородный, но злобный зверь принюхивался к воздуху. Бык никуда не делся.

Среди деревьев я отыскал толстую старую маслину, ближайшую к морю. К ней я привязал корову, обхватив скользящей петлей длинного ремня ствол дерева. А потом, прихватив сеть, забрался наверх и подвесил ее меж двух ветвей. Теперь оставалось только просить помощи у богов. Я предпочел Аполлона, потому что критские быки родом из его священного стада, и обещал богу этого быка, если он поможет мне поймать животное. Ну а потом приступил к делу.

Подарг стоял спиною ко мне, отгоняя хвостом мух. Я лизнул палец, чтобы определить направление ветра, надеясь, что запах телки привлечет быка. Однако ветер дул с моря.

Осторожно, отмеряя каждый шаг, ступил я на приморский луг. Высохшая на солнце почва покрылась коркой, бежать будет трудно. К тому же я не хотел далеко отходить от дерева. Я бросил камень или два, но они падали слишком далеко от быка, и направился дальше. Полдень укоротил мою тень, заставив ее теряться среди желтых цветов. Я снова метнул камень и на этот раз угодил в цель, пусть на излете. Бык обернулся. Я помахал руками, чтобы привлечь его. Вперед он бросится быстро, как военная колесница. Бык пригнул голову и строго поглядел на меня, словно бы желая сказать: «Я сейчас отдыхаю; будь благодарен за это, не искушай меня», – и чуточку отступил.

Плеск волн у берега отдавался в моих ушах, с ним сплетался голос старой Микалы: «Не выпускай быка из моря!»

И я подумал: «Его выпустили, и я должен связать его, иначе мое правление не будет удачным. Чего же я жду?»

И я рванулся вперед, одолев половину пути до быка. Он глядел на меня, разгребая копытом пыль. Я высвистел сквозь пальцы мелодию, под которую быка выпускают на арену на Бычьем дворе.

Он насторожил уши. Твердо оперся ногой, опустил голову, но остался на месте, словно бы говоря: «Ого, здесь прыгун. Но почему так далеко, ты же знаешь игру. Иди же сюда, малыш, иди поближе, спляши. Возьми быка за рога».

Он обладал мудростью твари, которую наполняет собой бог. Мне следовало бы догадаться, что он попытается вновь вовлечь меня в пляску, бывшую священной еще в те времена, когда первые люди на земле сражались между собой каменными ножами и топорами. Я поднял руку, как бывало в Кноссе, и приветствовал зверя как подобает вожаку плясунов.

Странно было не слышать гула трибун. «И еще страннее, – подумал я, – не иметь рядом друзей». Я расхохотался. Один человек не способен ничего сделать на арене, если ему не поможет ниспосланное богом безумие.

Копыто быка ударило по земле. И сразу после этого он бросился – быстро и прямо вперед, как я и помнил.

Нет ничего ценнее на арене совета умирающих. Зная, что бьет он вправо, я бросился в левую сторону, чтобы он посмотрел вперед, а потом ухватился за раскрашенные и покрытые кровью рога. Пальцы мои и ладони успели избавиться от каменных мозолей, нажитых на Бычьем дворе, но сохранили свою силу. Я взлетел вместе с движением его головы вверх, ногами ощущая, как по привычке он принимает мой вес. Так мы познакомились, и я почувствовал его радость. Бык оказался в незнакомом краю, далеко от дома. Здесь люди и собаки дразнили его, священное дитя солнца, привыкшее к царским почестям. Прикосновение и вес прыгуна, его хватка вселили бодрость в его от природы неторопливый ум. Он почувствовал нечто привычное.

Лишь пляской мог я направить быка в нужную сторону. А мне пришлось работать одному за целый отряд. Такова была последняя и самая великая пляска Тесея-афинянина, вождя «журавлей», которую плясал я в одиночестве в Марафоне перед ликом богов и ради усопших.