Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Перед наполовину рухнувшими, кое-где подремонтированными закопченными стенами Лабиринта еще высились ворота Бычьего двора, еще стояли алые колонны и огромный рыжий бык несся по стене. Перед ними и состоялась решающая битва за Кносскую равнину. В восточных горах люди дики, как лисы, они хотят свободы, а не чьей-нибудь власти. Минос не угнетал их, так поступаю и я. Но тот Крит, что был прежде владыкой морей, теперь оказался в моей руке. Война не была кровавой – владыка Лабиринта тысячу лет правил этим народом, и люди истосковались по власти. Попав в руки разных мелких владетелей, они решили, что настал всеобщий хаос. Этот урок я усвоил крепко; позор на мою голову, если я не сумею навести в свой земле такой порядок, как в покоренной.

Я пощадил даже Девкалиона, когда он попросил о милосердии. Я нашел, что он именно таков, каким и представлялся мне. Марионетка эта будет выплясывать и под мою мелодию! Не горд, но тщеславен, доволен положением подручного царя и покорного союзника ради соблюдения внешних приличий. Жена его была похожа на мужа: ленивая и утонченная, иначе она могла бы оказаться мне опасной на Крите. Когда я услышал, что они воспитывают маленькую Федру, младшую дочь царя Миноса, уцелевшую во время великого пожара, то решил не забирать у них ребенка. Я хотел повидать ее перед отплытием; трогательная девочка видела во мне героя, когда я выступал на арене. Так нередко бывает с маленькими девчушками. Но дел всегда набирается чересчур много. В гавани перед отплытием я купил у нубийца клетку с яркими птичками из Африки и отослал ей в качестве подарка.

По пути домой я завернул в Трезен вместе со своими дядьями и двоюродными братьями, чтобы повидать деда, впервые после того как оставил дом. Он встречал меня в гавани – на молу: ссутулившийся от тяжести лет высокий воин в парадных одеяниях. Последний раз я видел его в этом облачении, когда у нас гостил царь Пилоса; тогда, пока мы ожидали гостя, он отослал меня домой – причесаться получше. Это было четыре года назад, когда мне было пятнадцать.

Юноши выпрягли коней и сами повезли колесницу вверх в город через Орлиные ворота, люди бросали навстречу мне розовые лепестки и ветви мирта, пели поэмы. На ступенях дворца меня ожидала мать. Перед нашим расставанием она просила для меня знамение у алтаря; тогда на одеждах ее искрилось золото, а от диадемы пахло благовонными курениями. Теперь волосы ее украшали ленты и фиалки, подол был вышит цветами, а в руке она держала венок, чтобы возложить на мою голову. Красота ее ослепила меня, но, приблизившись, чтобы поцелоявать мать, я заметил, что цвет юности полностью оставил ее.

После пира в большом зале дед отвел меня в свою комнату. Того табурета, на котором я привык сидеть у его ног, больше не было, а вместо него было кресло, что ставили для царей.

– Итак, Тесей, – проговорил он, – ты стал Великим царем Аттики и Великим царем Крита. Что ты будешь делать дальше?

– Великий царь Крита, дед, и царь Афинский. Великий царь Аттики – это всего только слово. Об этом говорить еще рано.

– Аттических бычков трудно будет запрячь в одну упряжку – слишком вздорная и разношерстная публика. Ну а пока они будут платить тебе дань и воевать с твоими врагами. Для Аттики и это немало.

– Этого слишком мало. Дом Миносов простоял тысячу лет, потому что Критом правил единый закон.

– И все же он пал.

– Потому что закона было слишком мало. Его не хватало на чернь и рабов. Люди становятся опасными, когда им нечего терять.

Он поднял брови – так дед смотрит на мальчишку, – но промолчал.

Я продолжил:

– Царь должен был приглядеть за ними. Не просто для того, чтобы успокоить народ, ведь царь опекает всех. Разве не говорим мы, что все беспомощные – сироты, чужеземцы, нищие, те, у кого ничего нет и кому остается только молиться, – посвящены Зевсу Спасителю? Царь должен отвечать за них, он – рука бога. Слуги, безземельные батраки, пленники, взятые копьем, даже рабы должны ощущать это.

Он не торопился с ответом, а потом молвил:

– Тесей, теперь ты сам себе господин, и не только себе, но и многим людям. Но я прожил дольше и скажу тебе так: нет в сердце мужа желания более сильного, чем страсть обладать чем-то своим. Затронь ее, и ты получишь врага, который будет дожидаться своего часа. И разве сумеешь ты теперь просидеть дома в своем царстве пять лет кряду? Опасайся заговоров за твоей спиной.

– Я буду осторожен, владыка, – отвечал я. – Я не хочу гладить кого-нибудь против шерсти. Все эти обычаи, принесенные из родных земель, фигурки старой богини на перекрестках дорог, деревенские жертвоприношения, словно крыша, укрывают их от враждебного мира. Я тоже познал чужие края. Но сейчас все боятся – от вождя до свинопаса. Боятся налетчика из-за гор, мельника, работники которого, проведя в трудах целый день, получают объедки, грубияна-соседа, который убивает отбившихся от стада овец и колотит пастуха. Я дам правосудие всем – и вождям и ремесленникам, – если они обратятся ко мне за этим. Я убил Прокруста, чтобы все знали о том, что мне это по силам. Думаю, что они придут.