Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Тогда стада всей Аттики на плотах были переправлены на Эвбею, за ними последовали те, кто не мог сражаться. Это был день плача, и, чтобы дать людям надежду, я принес жертву Гере, хранительнице домашнего очага. Но Ипполита я не стал отсылать на остров. Я не мог оставить сына без собственной опеки там, где враги его матери легко могли воспользоваться представившейся возможностью. Я послал его за море, но в другую сторону – в Трезен, к моему деду Питфею. Уж они-то с моей матерью поймут его, если это вообще можно сделать. Ипполит сперва простился с матерью, потом со мной. Он побледнел и притих, но не просил остаться. Я понял, что он уже просил об этом мать. Наконец он сумел улыбнуться, вспомнив, что именно так надлежит поступать воинам перед битвой. Я усмотрел в этом действие царственной крови. Он был еще слишком юн, чтобы я мог сказать: «Если меня ждет смерть, страна эта будет твоей, но тебе придется сражаться за власть».

Старый трезенский царь знал мои намерения, но он дряхлел, и земле оставалось недолго носить его. Я поручил сына богам и проводил взглядом корабль, на котором блистали под чистым весенним солнцем его серебристые волосы.

Теперь свежие новости приходили к нам каждый день; беженцы пересекали Парнас по горным ущельям и являлись в Афины с детьми за плечами – полумертвые от горного холода, с почерневшими пальцами на ногах, которые отваливались потом от ступней. Этих я переправлял на Эвбею или дальше на юг – на Соуний. На перевалах я расставил сторожевые посты, огромные штабеля дров должны были своим пламенем послужить предупреждением.

В мыслях моих все время была память о том, что Аттика – последняя земля перед ними. До сих пор кочевникам приходилось сражаться за ежедневное пропитание, теперь же придется за саму жизнь.

Беженцы рассказывали свои повести, и народ слушал их обострившимся от страха слухом. И в каждом рассказе находилось место для сарматок-воительниц, которых выдают замуж, только если невеста может представить трофей – голову врага, убитого ее собственной рукой, и для светлых облачением Лунных дев, не знавших ни ран, ни страха перед оружием, шедших во главе войска. Все это я узнавал от просителей. Люди никогда не говорили при мне об этих девах. И я, и Ипполита понимали, что это значит.

Однажды утром Ипполита, оставив наше ложе, направилась к развешанному на стене оружию и выбрала доспех, в котором обучала свою дружину.

Я вскочил и положил руку на ее плечо, чтобы остановить. Она тряхнула головой и сказала:

– Воистину настало время.

– Не торопись, маленькая львица. – Она сделалась тонкой и как бы прозрачной от внутреннего огня. – Я сказал тебе – предоставь все мне самому. Я беру этих юношей обратно в дворцовую дружину, тебе не придется теперь беспокоиться о них.

Она впилась взглядом в мое лицо:

– Значит, тебе не сказали? Тогда придется мне, потому что все остальные боятся. Вельможи твердят, что девы пришли сюда из-за меня; они хотят отомстить за оскорбление, нанесенное мне твоей свадьбой с критянкой. Они утверждают, что я послала за ними.

Не думая, я забрал у нее один из дротиков, но оказалось, что он переломился в моих пальцах.

Она сказала:

– Любимый, вот тебе и собственное знамение. Ты выйдешь на битву с таким же сломанным оружием, если в гневе разделишь своих вождей и воинов. Тесей, ты ничего не можешь сделать. Афиняне поверят тому, что смогут увидеть собственными глазами. Я должна отвечать за себя; никто более этого сделать не может.

– Когда мы с тобой встретились, – сказал я, – ты назвала меня пиратом. Значит, им я для тебя и остался, если дело дошло до такого?

– Ш-ш-ш, – сказала она и поцеловала меня. – Судьба и необходимость стоят рядом с нами, и, подобно нам, они – это они.

Потом она вышла, созвала свою дружину, рассказала юношам о предстоящем испытании, надеясь, что они выдержат его с честью, а потом повела упражняться в метании дротиков. Юноши пели ее пеан, сторонники вельмож как будто приуныли. Действительно, она сделала то, что мне было не по силам. После она принялась расхаживать по дворцу – смеющаяся и веселая. Чем обманула всех, кроме меня.

В ту ночь любовь наша вспыхнула столь же ярким пламенем, как и возле Эвксинского моря. Но в наступившем после покое, когда сердце рассказывает все, что знает, она сказала:

– Так ли не правы вельможи? Что, если я действительно навлекла нашествие на эту землю?

Я попытался остановить ее. О некоторых вещах лучше не говорить, чтобы они не забрали над тобой власть. Но она прошептала:

– То, что я отдала тебе, Тесей, прежде я посвятила деве. Ты понял?

Я отвечал:

– Да. Но нас соединил кто-то из богов. Что мы могли сделать?

– Должно быть, ничего. Если два бога сражаются из-за нас – значит это наша судьба. Но проигравший будет в гневе, и он останется богом…

– Как и победитель. Доверимся же сильнейшему.

– Будем верить. На поле боя союзников не меняют. Мы говорили, что Девичий утес остался далеко от нас, но теперь он сам пришел к нам.

– Спи, маленькая львица, завтра у нас будет много дел.