Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

– Говори же скорее, пока его не притащили сюда.

Но она только качалась, потирая руки. Горячее пламя колыхнулось перед моими глазами; я шагнул к ней и завопил:

– Говори, женщина! Он сделал это или нет?

– Да! – закричала она, и рот ее открылся. Я думал, что она вновь закричит, но слова хлынули потоком. – Все началось в Афинах, он приходил ко мне, но говорил, что будет лечить мою голову. В Афинах я ничего не знала. Он сказал мне здесь, в Трезене. Я едва не умерла от страха. Я не смела сказать тебе; как могла я рассказывать отцу о том, что задумал сын. Он хотел меня. О да! Но не только. Не только. Слушай правду, Тесей. Он дал обет богине возобновить ее правление.

Мы стояли вдвоем в роще возле древнего алтаря. Я отослал людей в погоню. Огромные ладони стискивали мою голову, стремились вмять ее в землю.

– Он сказал, что получил знамение, приказывавшее ему жениться на дочери Миноса и сделать ее воплощенной богиней. Тогда к нам вернется сила, и мы станем править миром. Клянусь тебе в этом, Тесей, клянусь на этом священном камне. – Рыдание сотрясло все ее тело. – Он сказал: «Позволь мне править вместе с тобой и любить тебя, а когда Она призовет меня, я умру, не зная страха. Ведь мы станем как боги, нас будут помнить всегда». Так он сказал.

Звуки погони утихли. Толпа возвращалась к роще. Наверно, он остановился и подождал их.

Рано, понял я. Почему у меня нет времени?! Голова моя разрывалась. Я жаждал одиночества, как раненый воин воды. Но голос ее спешил:

– Я говорю ему: ну как можно говорить такое, когда твой отец еще жив? А он говорит мне: страна мучается, ведь богиня прокляла его. Она призывает к себе мужей и успокаивает их, а он уже получил свое.

Толчки, сотрясавшие голову, мешали мне слышать негромкое бормотание людей, их тяжелое дыхание после бега. Свободный, он шел среди них, глядя перед собой взглядом осужденного на смерть.

Из дворца прибежали женщины, испуганными птахами они держались возле деревьев; перешептываясь и охая, они подталкивали друг друга вперед, указывая на синяки Федры и ее порванную одежду. Но она вдруг снова вцепилась мне в руку со словами:

– Не убивай его, Тесей! Не убивай! Он обезумел и ничего не мог сделать с собой, подобно менадам.

Я вспомнил про Наксос: кровавые руки, клочья плоти… спящая девушка, опьяненная вином и кровью. Кровь была повсюду, ею наливалось жужжащее небо.

– Похоже, будет землетрясение, – отметил я, тут же прогнав эту мысль.

Прикосновение рук Федры напоминало мне о ее сестре. Оторвав от себя эти ладони, я махнул женщинам. Приземистый старый алтарь пялился на меня; каждая трещинка в камне казалась ухмыляющимся ртом, каждое отверстие – глазом.

Они подошли. Сын стал передо мной. Волосы были растрепаны, в одном месте на голове выступила кровь. Туника разорвана на плече. Ипполит поглядел на меня. Так смотрит загнанный олень, когда он уже не в состоянии двигаться и в трепете перед тобою ожидает удара копьем.

Женщины окружили Федру; одна укутала ее плащом, другая приложила флакончик к губам. Служанки ждали только моего разрешения, чтобы увести ее. Синяки темнели прямо на глазах, и она походила на побитую рабыню. Дурнота, шум в голове лишали меня рассудка; я понял, что рука сама собой легла на кинжал. Заглушая птичьи голоса женщин, затрещали птицы, в своих закутах замычали коровы, зашелся в долгом вое пес. Говорила земля, свидетельствуя о происшедшем. Я указал на свою жену, сотрясавшуюся под плащом, и сказал сыну:

– Это ты сделал?

Он молчал, только поглядел на меня долгим и мрачным взором. Закрыв лицо, она зарыдала, из-под ткани доносились приглушенные стоны. Я махнул женщинам; переговариваясь, они повели Федру к деревьям.

Глаза сына встретились с моими, и тут лицо его замкнулось, а на уста легла печать. И все это время, пока ужас во мне усиливался и преображался в ярость, надежда еще оставалась в сердце – словно дозорный на стене обреченного города. Но знака не было и не будет. Все враги в моей жизни словно бы объединились в нем одном.

Я заговорил. И слова вырвались из-под моей власти. Потом дурнота овладела мной, и, когда я пришел в себя, они были уже сказаны. Иногда я просыпаюсь, слыша их отголоски. Эти слова прячутся где-то во мне, и я боюсь уснуть, чтобы они не вырвались на свободу.

Вина его казалась столь ясной, как далекие горы перед грозой; в святилище он видел знамение и сам сказал мне о нем. А потом взял Акаманта в Трезен, чтобы Федра последовала за сыном. Женщину мне он прислал, чтобы я не прикасался к ней. И день ото дня старательно избегал моего общества, чтобы я не прочитал его истинные мысли. А рыдал от разлуки с ней. Другого шанса ему не могло представиться. Все ясно! – словно бы крикнул мне кто-то на ухо.

Когда я произнес те слова, которые забыл ныне, окружавшие его мужи расступились. Ипполит еще не был царем Трезена, и ему не суждено стать им. Он нарушил священный закон гостеприимства, а я был не просто его отцом и гостем, но Верховным царем Аттики, Мегары и Элевсина, хранителем Фив и владыкой Крита. Они не смели стать на сторону моего врага.