Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат.
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прошли лета соединенья;
Разорван он, наш верный круг.
Прости! Хранимый небом,
Не разлучайся, милый друг,
С свободою и Фебом!
Узнай любовь, неведомую мне,
Любовь надежд, восторгов, упоенья:
И дни твои полётом сновиденья
Да пролетят в счастливой тишине!
Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья! (1, 269)

Лицей Кюхельбекер окончил с серебряной медалью и был выпущен в Главный архив Иностранной коллегии. Но чиновником он быть не хотел и устроился преподавателем российской словесности в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте. В пансионе учился Лев Пушкин, брат поэта. Александр Сергеевич, навещая его, встречался с Вильгельмом, который жил при институте.

В апреле 1820 года, когда стало известно о грозившей Пушкину расправе, Кюхельбекер встал на защиту друга. В Вольном обществе любителей российской словесности он прочитал стихотворение «Поэты»:

И ты, наш новый корифей,
Певец любви, певец Руслана,
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана? —
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времён.

Сразу после публичного выступления Кюхельбекера на него последовал донос министру внутренних дел. Чтобы не искушать судьбу, Вильгельм уехал за границу в качестве секретаря богатого вельможи А. Л. Нарышкина. Пути друзей разошлись навсегда, если не считать одной пятиминутной встречи 14 октября 1827 года. Это случилось на почтовой станции вблизи Боровичей Псковской губернии.

Кюхельбекера везли в Динабургскую крепость. Оттуда неведомыми путями до Пушкина дошло письмо Вильгельма от 10 июля 1828 года, написанное узником сразу для него и А. С. Грибоедова:

«Любезные друзья и братья, поэты Александры.

Пишу к вам вместе: с тем, чтобы вас друг другу сосводничать. — Я здоров и, благодаря подарку матери моей Природы легкомыслию, не несчастлив. Живу со дня на день, пишу. — Пересылаю вам некоторые безделки, сочинённые мною в Шлюссельбурге. Свидания с тобою, Пушкин, ввек не забуду. — Если желаешь, друг, прочесть отрывки из моей поэмы, пиши к С. Бегичеву: я на днях переслал ему их несколько.

Простите! Целую вас».

Ещё через два года из Динабургской крепости пришло очередное письмо мужественного мученика:

«Любезный друг Александр… от тебя, то есть из твоей псковской деревни, до моего Помфрета[144], правда, не далеко; но и думать боюсь, чтобы ты ко мне приехал… А сердце голодно: хотелось бы хоть взглянуть на тебя! Помнишь ли наше свидание в роде чрезвычайно романтическом: мою бороду? фризовую шинель? медвежью шапку? Как ты, через семь с половиною лет, мог узнать меня в таком костюме? вот чего не постигаю!»

Со дня встречи с другом прошло три года, и все три года узник жил воспоминаниями об этом, по сути, драматическом эпизоде. Всеми своими помыслами он рвался на волю. В темницу Кюхельбекера дошёл слух о намерении Пушкина жениться, он радуется за друга, даёт ему советы, и здесь в общем-то бодрые строки письма прерываются грустным признанием действительного положения заключённого.

«Вообще я мало переменился: те же причуды, те же странности и чуть ли не тот же образ мыслей, что в Лицее! Стар я только стал, больно стар и потому-то туп: учиться уж не моё дело — и греческий язык в отставку, хотя он меня ещё занимал месяца четыре тому назад.

Друг мой, болтаю: переливаю из пустого в порожное, всё для того, чтоб ты мог себе составить идею об узнике Двинском: но разве ты его не знаешь? и разве так интересно его знать? — Вчера был Лицейской праздник: мы его праздновали, не вместе, но — одними воспоминаниями, одними чувствами.

Престранное дело письма: хочется тьму сказать, а не скажешь ничего. Главное дело вот в чём: что я тебя не только люблю, как всегда любил; но за твою Полтаву уважаю, сколько только можно уважать…

Сделай друг милость, напиши мне, напиши. Разумеется, не по почте, а дашь моим, авось они через год, через два или десять найдут случай мне переслать. Для меня время не существует: через десять лет или завтра для меня à peu près[145] всё равно».