Теснина

Я еще раз пересек стоянку, высматривая "викторию" либо "линкольн", но так ничего и не обнаружил. Тогда я быстро выехал на Парадайз-роуд, у "Фламинго" повернул на запад, пересек главную дорогу и вскоре притормозил у одного из баров неподалеку от "Пальмы" – казино, весьма популярного среди местной публики благодаря уединенному местоположению и тому, что сюда захаживали знаменитости. В последний раз, когда нам с Элеонор удалось мирно поговорить, она поделилась планами сменить "Белладжио" на "Пальму". В "Белладжио" по-прежнему крутились большие деньги, но играли там по преимуществу в баккара, пай-гоу и кости. А покер – дело другое, это единственная игра, в которой тебе противостоит не казино, а партнеры. От местных кумушек Элеонор слышала, что все богемные штучки, что приезжают сюда из Лос-Анджелеса, ломятся в "Пальму" и просаживают большие деньги, обучаясь покеру.

В баре я заказал бифштекс по-ньюйоркски с вареным картофелем. Официантка пыталась отговорить меня от хорошо прожаренного куска мяса, но я остался неколебим. В краях, где я вырос, никогда не подавали мяса с кровью, а сейчас уж поздно менять привычки. Пока девица оформляла заказ, я вспомнил армейскую кухню, куда забрел как-то в Форт-Беннинге. В гигантских чанах вываривали громадные куски мяса. Какой-то малый, орудуя лопатой, вычерпывал жир и сливал его в ведро. Такие ароматы мне доведется вдохнуть несколько месяцев спустя – когда я окажусь под землей, там, куда вьетконговцы сваливали трупы убитых, скрывая их от армейских статистиков.

Я открыл досье Поэта и погрузился было в чтение, когда в кармане у меня зазвонил мобильник. Я ответил, не глядя на дисплей:

– Да?

– Гарри, это Рейчел. Как там насчет кофе? Я передумала. Скорее всего примчалась откуда-то в "Эмбасси сьютс", чтобы не быть уличенной во лжи.

– Понимаете ли, я сейчас в другом конце города. И к тому же только что заказал ужин.

– Вот черт, обидно. Что ж, так мне и надо. Вы там один?

– Ага, мне еще поработать надо.

– Ну что ж, уж я-то знаю, каково это. Сама почти каждый вечер в одиночку ужинаю.

– Я тоже. Если вообще удается перекусить.

– Правда? Как там ваша девочка?

Тут мне сделалось как-то не по себе, да и доверие к этой женщине улетучилось. Непонятно, чем она сейчас занята. И уж точно у меня не было никакого желания обсуждать свои семейные дела и отцовские чувства.

– Слушайте, на меня уже кто-то смотрит. К тому же тут говорить по мобильному вроде как не по правилам.

– Что ж, не будем нарушать правил. До завтра. В восемь.

– До завтра, Элеонор, пока.

Я уже складывал мобильник, когда донесся ее голос:

– Гарри?

– Да?

– Меня зовут не Элеонор.

– Что-что?

– Вы только что назвали меня Элеонор.

– Ой, извините, оговорился.

– А я на нее похожа?

– Как бы вам сказать... Есть что-то общее. То есть сейчас мне так не кажется, но вот некоторое время назад...

– Надеюсь, речь идет не о слишком давних временах?

Рейчел явно намекала на историю, случившуюся с Элеонор в Бюро. Историю, после которой немыслимым было даже назначение в захолустье вроде Минота.

– До завтра, Рейчел.

– Спокойной ночи.

Я вернул мобильник на место и задумался о допущенной ошибке. Неприятная мысль выскочила откуда-то из подсознания, но теперь, вырвавшись на свободу, предстала во всей своей бесспорности. Я гнал ее от себя. Мне хотелось вернуться к досье, лежащему на столе. Я чувствовал, что заниматься такими материями, как кровь и безумие, легче, когда они относятся к другим лицам и временам.

27

В половине девятого я постучал в дверь дома, где жила Элеонор Уиш. Открыла мне уроженка Сальвадора, совмещавшая обязанности домработницы и няни. Лицо у Марисоль было доброе, но изможденное. В свои пятьдесят с небольшим она выглядела сущей старухой. История ее жизни, представлявшая собой бесконечную борьбу за выживание, была настолько мрачной, что на этом фоне я сам, со всеми своими передрягами, казался себе настоящим везунчиком. С первого дня, когда я неожиданно появился на пороге этого дома и узнал, что у меня есть дочь, Марисоль относилась ко мне очень тепло. Ни капли подозрительности, неизменные сердечность и уважение к нелегкому положению отца и в то же время постороннего мужчины. Марисоль отступила на шаг, пропуская меня в дом.

– Она спит.

– Не страшно. – Я помахал папкой, которую прихватил из машины. – Мне есть чем заняться. Просто хотел посидеть с ней немного. Как дела, Марисоль?

– Спасибо, все хорошо.

– Элеонор ушла в казино?

– Ну да.

– А как нынче Мэдди?

– О, Мэдди, она хорошая девочка. Она играть.

Свои сообщения Марисоль всегда сводила к минимуму. Раньше, думая, что дело тут в ее сложных взаимоотношениях с английским, я пытался говорить по-испански, но и на родном языке она ограничивалась буквально несколькими словами.

– Ну что ж, спасибо, – сказал я. – Если хотите лечь, пожалуйста, я сам запру дверь, когда буду уходить.

Ключа от дома у меня не было, но замок защелкивался сам собой.

– Хорошо.