Тесный путь. Рассказы для души

А в дерево вдруг молния — как ударит! И оно вспыхнуло и загорелось! А мы под телегой сухие и целёхонькие, помнишь? Видишь, как хорошо всё? И сейчас всё хорошо будет. Вот уже к дому подъезжаем! Папа, что? Что ты говоришь? А, да, когда под телегой-то сидели, смотрим: папа по полю к нам скачет во весь опор. Испугался за нас, когда гроза началась, и прискакал. Ну вот, приехали, вот и не плачешь, молодец. Сейчас мама ногу перевяжет.

Боль тех, кого любишь, бывает часто сильнее собственной. Это я понял тогда, с Галей. А потом боль стала усиливаться. Потому что пришло время боли и испытаний. Да, испытаний. Выдержал ли я их?

Начальную школу мы, дети священника, закончили полностью. Шёл двадцатый год. И относились к нашей семье всё хуже и хуже. И мы наконец поняли, что мы — отверженные. Учился я хорошо, учителя говорили, что очень способный. Подготовившись за лето самостоятельно, перешёл из пятого сразу в седьмой класс.

Но за мою учёбу причиталась большая сумма.

Нас обложили непосильными налогами. Дома дядя, старенький священник, и его жена нуждались в уходе, обе бабушки тоже стали совсем старенькие. Одна уже не ходила. Вторая — маленькая, сухонькая, очень живая, подвижная, трудолюбивая. Всегда была в работе: шьёт, вяжет, штопает и поёт русские народные песни. Этой зимой она перестала петь и совсем сгорбилась.

Петь она перестала после папиного ареста. К папе приходил наш сельский учитель, и зимними вечерами они играли в шахматы. Кто-то донёс, и папу забрали за «развращение сельской интеллигенции». Его приговорили к пяти годам.

Дом опустел без папы. Мама сидела у окна с сухими глазами и смотрела на дорогу в сугробах. А потом я просыпался ночью и каждый раз видел её на коленях у икон. Горела лампадка, и сердце тревожно сжималось в предчувствии беды.

Мама поехала на свидание к папе. Она решила бороться и ходатайствовать об его освобождении. Свидания не дали, к начальству маму тоже не пустили. И она возвращалась со станции ночью. Я пошёл встречать маму, но мы разминулись. И она сбилась с дороги, долго плутала, промёрзла. Попала в болото и промочила ноги. Еле живая, добралась до дому, и мы бросились её согревать, оттирать ледяные ноги. Но наши растирания помогли плохо: мама сильно заболела, начала кашлять. Туберкулёз.

Когда папа вернулся через шесть месяцев благодаря заступничеству учителя, с которым они играли в шахматы, мама уже кашляла кровью. Сказались, видимо, не только простуда, но и переживания за папу.

Наш тёплый дом на сквозняках времён держался нашей любовью. Но становилось всё труднее. Мама не могла работать. Страх за её здоровье и жизнь прокрался в нашу дружную семью. Дом был старый и холодный. И теперь, когда старшее поколение стало совсем немощным, а мама не могла работать, вся тяжесть труда легла на нас, на детей. Наносить дров, натопить печь, чтобы старики и больная мама не мёрзли, натаскать воды из колодца, подоить корову, приготовить еду. Испечь хлеб — ничего готового не продавалось. Хлеб пекли сами.

Папа иногда ходил из угла в угол и повторял маме: «Так, всё будет хорошо, Наденька. У нас всё будет хорошо. Парное молоко. Главное, каждый день пить парное молоко». Я видел, с какой благодарностью он смотрел на сразу повзрослевшую Галю, когда она, подоив корову, приносила маме кружку парного молока. Нина шила, вязала, как взрослая, готовила еду.

Папа ездил куда-то и привёз барсучьего сала, чудом достал где-то шоколад.

Варил его с салом и мёдом, закупоривал горшки тестом, заставлял маму принимать это лекарство. Мама ещё похудела, стала совсем тоненькой, прозрачной. Но, как всегда, ровной, терпеливой. Казалось, она меньше обезпокоена своей болезнью, чем папа. Чуть получше ей становилось, старалась взять на себя домашнюю работу, уход за стариками.

Папа никогда не садился за стол без мамы. Когда она плохо себя чувствовала, приносил на руках и усаживал вместе с нами. Папа, как я сейчас понимаю, много молился. Он почти не спал и мало ел. Но свой молитвенный подвиг скрывал. Оценить его я могу только сейчас. Да, только сейчас. Всё так же ревностно служил он в храме. Всегда крепкий, мощный, он похудел, плоть его истончалась, но ярко горел дух. По-прежнему руководил пожарной дружиной, учил крестьян пчеловодству. Но дела шли всё хуже.

Голод вставал на пороге. Мы не могли учиться и не могли работать. Мы были детьми священника, а, значит, отверженными.

Сейчас, став взрослым, уже пожилым мужчиной, многое повидав и пережив, я могу оценить силу духа моих родителей. Как грубо попиралась мужественность отца, когда издевались над его семьёй, а он не мог нас защитить. Он, такой сильный, который, казалось, мог всё на свете, был безсилен остановить мамину болезнь, выучить детей, дать им нормальную жизнь…

Каково ему приходилось? Что он чувствовал? Что вынес? Поколебалась ли хоть на миг его вера? Нет. Сейчас, вспоминая папу, я думаю про многострадального Иова. Но часто боль тех, кого мы любим, бывает для нас сильнее собственной…