Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

— Боже упаси! — перебила она. — Лучше не надо, если ты не возражаешь. С моей стороны это было бы таким… таким лицемерием.

— Я так и думал, что ты не захочешь присоединиться ко мне, а потому и не стал предлагать. Но не забудь, что со временем я надеюсь стать достойным служителем церкви.

— Ты, кажется, говорил, что собираешься принять сан?

— Да.

— Так, значит, ты не оставил эту мысль? Я-то думала, ты уже от нее отказался.

— Что ты! Мне было так приятно думать сначала, что и ты разделяешь мои чувства в этом отношении, ведь ты так тесно соприкоснулась с англиканством в Кристминстере. А мистер Филотсон…

— Я невысокого мнения о Кристминстере, разве что о его интеллектуальной жизни, да и то с оговоркой, — серьезно сказала Сью. — Мой друг, о котором я тебе говорила, вылечил меня от этого. Он был самым неверующим человеком из всех, каких я знала, и самым высоконравственным. А интеллектуальность Кристминстера — это молодое вино в старых мехах. Все средневековое должно отпасть от Кристминстера, погибнуть, иначе погибнет сам Кристминстер. Конечно, иной раз никак не можешь отделаться от необъяснимой слабости к традициям старой веры, которую с трогательной и наивной искренностью поддерживает кучка тамошних мыслителей, но когда я бывала настроена особенно грустно и трезво, я всегда вспоминала слова:

О, страшная слава святых, мощи распятых богов!^{187}

— Сью, если ты мне друг, ты не должна так говорить.

— Я больше не буду, милый Джуд! — В ее голосе вновь зазвучали взволнованные низкие ноты, и она отвернулась.

— В моих глазах Кристминстер еще не утратил всего своего великолепия, хоть я и негодовал, когда был отвергнут им.

Он говорил мягко, борясь с искушением довести ее до слез.

— Это город невежд, за исключением городского люда, ремесленников, пьяниц и бедняков, — сказала она, упорствуя в своем разногласии с ним. — Они-то знают, какова жизнь, не то что те, кто сидит в колледжах. Твой пример многое доказывает. Именно для таких, как ты, и предназначались колледжи Кристминстера, когда они создавались, для людей, одержимых страстью к науке, без денег, без связей, без друзей. Но тебя вытеснили сынки миллионеров.

— Ничего, обойдусь и без дипломов. Мои стремления выше.

— А мои — искать правды и широты, — сказала она. — Сейчас интеллект в Кристминстере тянет в одну сторону, а религия в другую, вот они и стоят на месте, словно два барана, сцепившиеся рогами.

— А что бы сказал мистер Филотсон…

— Это пристанище для фетишистов и духовидцев!

Он уже заметил, что всякий раз, как он спрашивал о школьном учителе, она переводила разговор на ненавистный ей Кристминстер. Он сгорал от мучительного любопытства узнать, как протекала ее жизнь в качестве протеже и невесты Филотсона, но она ни словом не обмолвилась об этом.

— Что ж, меня тоже можно причислить к ним, — сказал он. — Я боюсь жизни, и мне постоянно видятся призраки.

— Зато ты добрый и милый! — прошептала она.

Сердце так и подпрыгнуло у него в груди, но он промолчал.

— Ты сейчас пребываешь в трактарианской стадии, не так ли? — продолжала она деланно легкомысленным тоном, который принимала всегда, когда хотела скрыть истинные свои чувства. — Постой, когда же это было со мной?.. В тысяча восемьсот…

— Мне неприятен твой сарказм, Сью. Будь добра, сделай, как я попрошу! Я уже говорил, что в этот час я обычно читаю главу из Евангелия, а потом молюсь. Прошу тебя, возьми любую из моих книг, какая тебе понравится, сядь ко мне спиной и предоставь меня моей привычке. Ты никак не хочешь присоединиться ко мне?

— Я погляжу на тебя.

— Не надо. Не дразни меня, Сью.

— Хорошо, хорошо, я сделаю все, как ты сказал, я не буду тебя больше сердить, Джуд, — сказала она тоном ребенка, решившего быть послушным, и тут же повернулась к нему спиной. Возле нее лежала Библия маленького формата — не та, что была у него, а другая. Она взяла и листала ее, пока он молился. — Джуд, — сказала она весело, когда он кончил и вернулся к ней, — хочешь, я сделаю тебе новый Новый завет, какой я сделала для себя в Кристминстере?

— Ну, сделай. А как это?

— Я взяла и переделала мой старый: вырезала все послания и переставила их в том порядке, как они были написаны — сначала послания к фессалоникийцам, потом остальные послания, а уж потом Евангелие. Потом дала все это переплести. Мой друг из университета, мистер… — впрочем, зачем тебе знать, как его звали, беднягу, — сказал, что я очень хорошо придумала. И верно, после этого книга стала вдвое интереснее и понятнее.

— Гм! — произнес Джуд, почуяв в этом что-то кощунственное.

— А вот еще одно литературное преступление, — сказала она, перелистывая Песнь Песней, — этот краткий пересказ содержания в начале каждой главы, убивающий душу поэмы. Не волнуйся, никто и не требует вдохновения для заголовков. А многие богословы даже относятся к ним с презрением. Смех берет, как подумаешь об этих старейших или епископах, уж не помню, сколько их там было, двадцать четыре, что ли, как они сидят с постными лицами и сочиняют эту ерунду.

Лицо Джуда выражало страдание.