Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

При виде записки нервы Сью сдали окончательно. Невыносимое сознание, что вчерашний разговор с мальчиком явился главной причиной трагедии, вызвало у нее судорожный припадок, который ничто не могло остановить. Ее почти насильно перенесли в комнату нижнего этажа, и она лежала там, содрогаясь всем своим хрупким телом от беззвучных рыданий, устремив в потолок широко открытые глаза, между тем как хозяйка дома тщетно пыталась ее успокоить.

Здесь хорошо было слышно, как наверху ходили люди. Сью умоляла пустить ее к детям, но в конце концов ее убедили, что, если даже и есть какая-нибудь надежда, ее присутствие может только повредить; к тому же ей напомнили, что она должна беречь себя и не подвергать опасности жизнь будущего ребенка. Она без конца забрасывала всех вопросами, пока не пришел Джуд и не сказал, что все кончено. Когда Сью смогла заговорить, она рассказала ему о разговоре с мальчиком и добавила, что считает себя виновницей случившегося.

— Нет, — возразил Джуд, — это было заложено в его натуре. Доктор говорит, что теперь встречаются мальчики подобной организации, совершенно неизвестной в прошлых поколениях, что это проявление нового взгляда на жизнь. Такие дети видят все ее ужасы, прежде чем становятся достаточно взрослыми, чтобы противостоять им. Он говорит, что это проявление зарождающегося теперь всеобщего нежелания жить. Он передовой человек, этот доктор, но не может найти слов утешения…

Джуд старался не показывать свое горе перед Сью, но тут не выдержал; Сью принялась утешать его, несколько отвлекшись от горьких самообвинений. Когда посторонние разошлись, ей разрешили взглянуть на детей.

Лицо мальчика отражало всю историю их жизни. На этом маленьком личике запечатлелось все то темное и дурное, что омрачило первый брачный союз Джуда, и все случайности, страхи и заблуждения второго. Он был их средоточие, их фокус, их лаконичная формулировка. Из-за опрометчивости своих родителей он стенал, из-за порочности их союза он был в трепете, из-за их злосчастий он умер.

Когда все в доме смолкло и они в бездействии ожидали приезда следователя, который должен был снять допрос, из-за массивной, возвышавшейся за домом стены колледжа вдруг возник приглушенный, протяжный, низкий звук и заполнил собой всю комнату.

— Что это? — задержав свое и без того неровное дыхание, спросила Сью.

— Орган в часовне колледжа. Должно быть, упражняется органист. Это из семьдесят третьего псалма: «Благ бог к Израилю».

Сью снова зарыдала.

— О, мои бедные, бедные малютки! Они никому не сделали зла! Почему же взяты они, а не я?

Последовала пауза, затем с улицы донесся чей-то разговор.

— Это о нас говорят! — простонала Сью. — «Мы привлекаем все взоры — и ангелов и людей»^{219}.

Джуд прислушался.

— Нет, не о нас, — сказал он. — Это два священника разных убеждений спорят о положении на Востоке. Боже мой! Какое там положение на Востоке, когда все живущее страдает!

Опять воцарилось молчание, пока его не нарушил новый взрыв неудержимого отчаяния Сью.

— На свете есть что-то существующее вне нас, и это что-то говорит: «Не смей!» Сначала оно говорит: «Не смей учиться!» Потом: «Не смей работать!» А теперь: «Не смей любить!»

— Это ты от горя так говоришь, родная, — успокаивал ее Джуд.

— Но ведь это правда!

Так они сидели в ожидании следователя, затем Сью вернулась в свою комнату. На стуле лежало платьице, туфельки и носки малютки-сына — она не давала дотрагиваться до них, как ни хотелось Джуду убрать их с ее глаз. Как только он к ним прикасался, она умоляла оставить их на месте и чуть ли не набросилась на хозяйку, когда та попыталась их спрятать.

Минуты, когда она впадала в тупое, апатичное молчание, страшили Джуда еще больше, чем взрывы ее горя.

— Почему ты со мной не разговариваешь, Джуд? — воскликнула она после одного из таких приступов отчаяния. — Не отворачивайся от меня! Мне так одиноко, когда ты не смотришь на меня!

— Успокойся, родная, я здесь, я с тобой, — отвечал он, прижимаясь лицом к ее лицу.

— О мой друг, наш идеальный союз, наша двуединость теперь обагрена кровью!

— Нет, он только омрачен смертью.

— А!.. Но ведь это я, сама того не ведая, толкнула его на это! Я разговаривала с ребенком, как со взрослым. Я сказала, что мир против нас, что лучше совсем не жить, чем так мучиться, и он понял меня буквально. К тому же я призналась, что у нас будет еще ребенок. Это его потрясло. Как горько он меня упрекал!

— Зачем же ты это сделала, Сью?

— Не знаю. Я хотела быть правдивой. Я не могла скрывать от него факты жизни. Но я не была правдивой, потому что из ложной стыдливости говорила с ним обиняками. Почему я оказалась лишь наполовину умнее других женщин и вместо успокоительной лжи говорила ему полуправду? Это все моя бесхарактерность, я не смогла ни скрыть правду, ни рассказать ее всю до конца!

— В большинстве случаев, наверное, так и поступают, только у нас с тобой это не получилось. Но рано или поздно он все равно узнал бы…