Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

А потом, ведь я начинал как поэт и только позже стал писать прозу. И когда я изучал новеллистику, я читал одновременно и «Петербургские повести» Гоголя, и современные американские новеллы из журнала «Rolling Stones», и таким образом учился писать сам, опираясь как на примеры классической, так и совсем новой, современной литературы.

Хорошо ли вы знаете историю своей семьи?

Я сказал бы, что хорошо знаю историю своей родной семьи. И в первом романе я даже в некоторой степени использовал эти сведения, так как действие моего первого романа, а также некоторых ранних новелл происходит именно в тех местах, где я сам когда-то рос, в пригородах и на окраинах Хельсинки 60–70-х годов. Однако чем больше я пишу и чем больше книг у меня выходит, тем меньше я использую в них свою собственную биографию и истории своих близких и друзей. Но, если говорить об истории семьи в более широком смысле, как об истории рода, то в целом я знаю очень и очень мало. Моя собственная семья, мои родители, как мать, так и отец, переехали в город из деревни, и таким образом связь с дальними родственниками прервалась. Это привело к тому, что, когда я писал о гражданской войне в Финляндии, о событиях 1917–1918 годов, я не мог основываться на истории семьи, я не знал о том, что происходило с ней в это время, а потому намеренно создавал фиктивное произведение, которое не несет в себе автобиографической канвы. Поэтому на ваш вопрос я ответил бы: и да и нет.

Иными словами, ваша память останавливается на двух ваших дедах.

Да, вы правы, и это именно так. Мои родители переехали сюда, в Хельсинки, из небольших городов, но со временем стали подлинными столичными жителями. А потому если смотреть вглубь истории, то мои сведения о том, что было до моих дедов (а оба они действительно погибли во время войны), очень и очень поверхностны. И конечно, это оказало влияние на мое детство и юность, на жизнь моей семьи. Порой я даже думаю, что стал писателем именно потому, что в моем детстве там, где должны были быть истории, было тихо и пусто. Такого белобородого старика, дедушки, который рассказывал бы истории о своей молодости, например о войне, как во многих других семьях, у меня никогда не было, хотя бабушки, конечно, были. У нас оба деда погибли, на их месте осталась тишина, некая пустота, которую я и пытаюсь по мере сил заполнить своими историческими повествованиями. Так мне порой кажется.

Вы действительно переживали в детстве некую инаковость, непохожесть на других, связанную с тем, что вы швед?

В некоторой степени это правда, но сейчас, в зрелом возрасте, я понял, что во многом это зависит от характера человека. Многие факторы, повлиявшие на мое положение в обществе, являются скорее не социальными, а психологическими или даже неким смешением того и другого. А чувство отчужденности появилось очень рано, еще в детстве. Район, где мы жили, состоял из многоэтажек, и во дворе я был практически единственным шведоязычным ребенком. Все ребята, с которыми я играл в футбол или хоккей, говорили только по-фински. Именно тогда у меня появилось такое чувство, даже убеждение, что весь мир — вот он здесь, а я где-то рядом и не такой, как все. А затем в подростковом возрасте все стало еще более сложным. Я считал себя застенчивым и немного нелюдимым, уже тогда я относил это к особенностям своего характера, считал, что я не такой, как все, даже не потому, что говорил по-шведски, а в силу своей индивидуальности и личных особенностей. Теперь же, когда я встречаю своих друзей детства и дворовых приятелей, они говорят, что я все совсем не так помню, что я всегда был очень открытым и общительным. Так что человек не всегда может правильно вспомнить и адекватно оценить свое прошлое, все воспоминания обязательно получают какую-то окраску.

Хотел бы добавить… Чувство отчужденности, появившееся у меня в детстве, было очень глубоким. Я вырос в 60-х годах, в одной своей новелле я даже провел некую параллель с той эпохой. Ведь 60-е были эрой космонавтики, особенно в Советском Союзе и США, тогда полеты в космос казались нам чем-то фантастическим. И я помню очень ясно, как, стоя во дворе многоэтажного дома, вдруг осознал, что мое состояние, мое положение в этом мире можно соотнести с полетами в космос, и почувствовал себя в этом мире марсианином. И я затем использовал этот прием в одной своей новелле, связав в единое целое двор многоэтажного дома на окраине Хельсинки и ту эпоху космических завоеваний, какими являлись 60-е годы XX века.

Проблем языковых у вас, видимо, в детстве не было, или все-таки сначала вы заговорили по-шведски, а потом по-фински?