Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Ваш вопрос застал меня несколько врасплох. Должен признаться, детство для меня — это время, когда я был настоящим читателем книг. Да, вот об этом мне хочется рассказать… Видите ли, я вообще-то не романист… И мой всегдашний интерес к чтению как раз этим и объясняется. Ну, а в детстве я просто с головой погружался в романы. Верить во всякие истории, которые рассказываются в романах, по-моему, свойственно детскому возрасту. Теперь, став взрослым, я пытаюсь найти в жизни что-то другое… Нечто большее, одним словом. Потому что в детстве, мне кажется, я уже исчерпал для себя то наслаждение, которое приносят грезы и доверие ко всему, что тебе рассказывают. Верно и то, что я всегда любил спорт. Честно скажу, мои спортивные таланты не слишком велики, но ведь часто нас привлекает именно то, к чему нет способностей. У меня были друзья, отличные футболисты, я ими восхищался… И мне тоже захотелось играть в футбол… Ну, я и стал понемногу…

А еще в детстве у меня рано появилось такое чувство: все, что я переживаю, я как бы запасаю «на потом». И с этим чувством я жил… Тому есть психологическое объяснение. Я появился на свет после смерти моей маленькой сестренки. Она погибла в бомбежку, во время войны… У меня есть другие братья и сестры, они старше. Та сестра, которая погибла, родилась после них. У изголовья кровати моей матери стояла фотография: маленькая девочка рядом с барашком. Поначалу я не спрашивал, что это за девочка. А потом постепенно понял, что на самом деле я появился на свет для того, чтобы к нам снова вернулось счастье. То, что я узнал, глубоко поразило меня, это было очень сильное чувство. Я вдруг понял, что я должен что-то дать другим. И в этом-то состоит жизнь. Это несет в себе счастье… То есть я понял счастье как то, что ты должен дать другим, счастье как долг в некотором роде… И эти мысли мне пришли в голову в детстве довольно рано…

Одна из ваших книг называется: «Счастье. Картины и разговоры». В этой формуле заключено ваше представление о счастье?

Честно говоря, эта формула не моя, она принадлежит шведскому художнику Карлу Ларсону. С ним у меня особые отношения. Вообще-то он жил в девятнадцатом веке, в начале двадцатого. Но для меня он — как брат. Он, точь-в-точь как я, пытался делать зарисовки каких-то сценок обычной жизни. И, кроме того, всегда, до самой смерти, стремился воплотить в живописи свое представление о счастье. А еще он написал книгу, как бы комментарий к своим картинам, и назвал ее «Болтовня», потому что болтовня — это не так серьезно, это развлечение. Книга Ларсона не претендует на философскую глубину. Так, всего лишь незначительные разговоры, какие-то сценки. Ларсон не относился к самому себе слишком серьезно. Это мне близко.

Та моя книга, которую вы упомянули, мне и самому, пожалуй, очень дорога. Это книга о том, что такое счастье. Если разобраться, счастье — довольно печальная вещь. Мне однажды пришла в голову мысль, что я никогда больше не буду так счастлив, как был счастлив в тот, сейчас уже далекий, момент моей жизни. Этот момент как раз и описан в начале книги. Дело происходит на каникулах, в маленьком домике на берегу моря. Я иду за хлебом на кухню, а моя жена и маленький сын Венсан в это время заканчивают есть на свежем воздухе. И я смотрю на них через кухонное окно, собираюсь сказать какую-то ерунду. Пошутить… А потом вместо того, чтобы пошутить, — меня как будто что-то дергает — я замираю. И говорю себе, что никогда не буду счастлив так, как счастлив сейчас. И я знаю: это правда. В тот момент у меня и возникло желание написать эту книгу. Я ее написал, сделал этот рискованный шаг — как бы сказал себе: «Да, я знаю: никогда уже я не буду так счастлив, как тогда». Ведь, думаю, все боятся сказать: вот, сейчас я счастлив, но это счастье уже отдаляется. Мне показалось, что это хороший литературный сюжет. Потому что в литературе счастье — это счастье, которое ускользает. Или же это счастье надежды. И очень редко это счастье, до которого можно дотянуться рукой. Это и грустно, и трагично, мне кажется. В моей книге есть фраза, которая мне самому нравится: «Счастье в том, чтобы у тебя был кто-то, кого можно утратить». И стоит только сказать себе это, как сразу становится понятно: счастье не нужно понимать как что-то приятное, легкое, удобное. Но, конечно, понятие «счастья» не связано и с чем-то нравоучительным. Я далек от эпикурейства, сущность которого в том, чтобы сказать себе: «Надо чувствовать себя счастливым». Счастье — дело случая, и нужно ловить этот случай.

В вашем романе «Портик» тоже есть рассуждения об эпикурействе?