Тетрадь третья

Если бы ты, очень тебе советую, Борис, ощутил в себе эту негрскую кровь (NB! в 1916 г. какой-то профессор написал 2 тома исследований, что Пушкин — еврей, т. е. семит: ПЕРЕСТАВЬ,[118] ты был бы и счастливее, и цельнее, и с Женей[119] и со всеми другими легче бы пошло. Ты бы на многое, в тебе живущее, — свое насущное — стал вправе. Объясни и просвети себя — кровью. Проще.

Ведь Пушкина убили, п. ч. он своей смертью не умер бы никогда, жил бы вечно, со мной бы в 1931 г. по Мёдону гулял (Пушкина убили, п. ч. он был задуман бессмертным.) Я с Пушкиным, мысленно, с 16-ти лет — всегда гуляю, никогда не целуюсь, ни разу, — ни малейшего соблазна. Пушкин никогда мне не писал «Для берегов отчизны дальней», но зато последнее его письмо, последняя строка его руки — мне, Борис, — «так нужно писать историю» (Русская история в рассказах для детей),[120] и я бы Пушкину всегда осталась «многоуважаемая», а он мне — милый, никогда: мой! мой!

Пушкин — негр (черная кровь, падение Фаэтона — когда вскипели реки — и (это уже я!) негрские волосы) самое обратное самоубийце, это я выяснила, глядя на тебя на стену. Ты не делаешь меня счастливее, ты делаешь меня умнее.

* * *

О себе, вкратце: просьба подождать еще два года до окончания. Таким образом у меня еще два посмертных тома. (О, мои богатые наследники!) Большую вещь, пока, отложила. Ведь пишу ее не для здесь (здесь не поймут — из-за голоса), а именно для там — реванш, языком равных. Пишу сейчас Пушкина (стихи). Как только пришлешь наверный адрес — пришлю.

(Попутная мысль, чтобы не забыть — 10-го мая 1938 г. Ванв — благородство и пощада пера, никогда не выдающего нашего возраста: в письмах мы вечно-молоды, в счет идет — только наша (молодая, сильная) интонация — никаких морщин ни седин!)

Несколько дней назад тебе писал С. — просьбу его смело можешь исполнить: я — порукой. (— А жена? — Жена пока и т. д. — Ой! ой! ой! Да ведь это же — разрушать семью! — Хороший д. б. человек.)[121]

Очень болен Д<митрий> П<етрович>: грудная жаба. Скелет. Мы с ним давно разошлись, м. б. он — со мной, приезжает, уезжает, не вижу его никогда. Положение серьезное, но не безнадежное: при ряде лишений может прожить очень долго.

* * *

Это лето не едем никуда. Все деньги с вечера ушли на квартиру. Все эти годы кв<артиру> оплачивал Д<митрий> П<етрович>, сейчас из-за болезни не может. Как будем дальше жить — не знаю, п. ч. отпадает еще один доход — 300 фр<анков> в месяц, к<отор>ые одна моя приятельница[122] собирала в Лондоне. Пожимаю плечами и живу (пишу) дальше. (Р<аисе> Н<иколаевне> ничего не пиши, о тяжелой болезни сына ты знаешь.)

М. б. С. на две недели съездит в деревню, к знакомым рабочим, обещают кормить, наша — только дорога. Сейчас он пытается устроиться в к<инематогра>фе (кинооператором). У него блестящие идеи, но его всё время обжуливают.

Так что мой адр<ес> на всё это время — прежний.

Да! ты пишешь о высланной II ч<асти> Охранной Грамоты, у меня и I нет. Посылал?

* * *

(NB! На год назад — сентябрь 1930 г. St. Laurent Haute Savoie)

ЧЕРНАЯ НЕБОЛЬШАЯ ХОЛЩЕВАЯ ТЕТРАДЬ

для франц<узского> М'oлодца (Le Gars) — конца его: «Adieu, mon petit Grillon»[123] — несколько выписок о Муре — и несколько моих записей:

Из стихов к М<аяков>скому (невошедшее)

… С Богом — по морозцу!

Жи — изнь? — Ваша!

Смерть — моя!

* * *

В красный рай самоубийц

* * *

Мур, упавший в колодец

— У меня живот подскользнулся, как нога на теннисе, и я свалился.

* * *

Ляжу. Бежу.

* * *

Так и не подал руку девочке — Димитриевой. Ненависть к ней, несмотря на ее смелость, мальчишество, мужское имя Кирченок и 10 лет. (Ему — 5 л.) И когда ставят всё это на вид:

— А она — все-таки девочка!

(Галилей)

* * *

Разговор с шоссейным рабочим (русским)

— Кто такое твой товарищ: монархист или охотник?

Мур: — Ни то, ни другое: рабочий. Сначала человек, потом рабочий. Человек, к<отор>ый работает. Рабочий человек.

И — медленно — крайне выразительно — со всей полнотой интонации:

— До чего мне иногда удивительно — что вы, взрослые, говорите!

* * *

(Всё это, о Муре — июль 1930 г., С<ен> Лоран.)

* * *

Болезнь, лежание в Арсине[124] (18-го — 19-го июля 1930 г.)

* * *

(Из стихов к М<аяков>скому)

Слушай! Не ты ли — апостол Павел,

Отбивавший носы у ст'aтуй?

* * *

…Мимо склепов и гробниц —

В красный рай самоубийц…

* * *

(Июль 1930 г. С<ен> Лоран — черновик стихов к М<аяков>скому.)

* * *

…Авария в озере…

* * *

Авария в блюдце…

* * *

Мур: — Нессесэр (С.С.С.Р.)

* * *

— Мама! Для чего Вы стали писательницей, а не шофёром и не другим таким?

С<ен> Лоран, 21-го авг<уста> 1930 г., за едой.

* * *

— Время — когда едят и время — когда спят, время — когда гуляют — и время когда

(NB! не читав Экклезиаста)

NB! ВОЗОБНОВЛЯЮ ЧЕРНУЮ КВАДРАТНУЮ КОЖАНУЮ ЧЕРНОВУЮ

лета 1931 г., Мёдон

Как хорошие стихи пишутся — знаю, как плохие — не знаю (и не догадываюсь!).

* * *

…Братски — да, арапски —

Да, но рабски — нет

(NB! люблю Пушкина. Невошедшее. А жаль.)

* * *

…Собственного слуха

Эфиоп — арап.

* * *

…где хозяин — гений.

Тягости Двора —

Шутки — по сравненью