Тетрадь вторая

Предгрозовой вечер. Подвязываю в саду розовые кусты. Почтальон. В неурочный час. — Pani Cvetajeva. — Протягиваю руку: бандероль. И — почерк Пастернака — пространный, просторный, — вёрсты. Рука Пастернака. Книга прозы [162], которую я так тщетно (40 кр<он>!) мечтала купить на советской книжной выставке.

А до этого — сон, буйный и короткий — просто свалилась, сонная одурь, столбняк. Проснулась в грозу, <пропуск одного-двух слов> к роз<ам?> и получила — в раскрытую руку — Пастернака.

Да! Перед сном (столбняком) вздрогнула, т. е. уже заснув проснулась от ощущения себя на эстраде Полит<ехнического> Музея — и всех этих глаз на себе.

(10-го июня 1925 г., день Муриных крестин.)

* * *

крестины мура (вкратце)

Вчера, 10-го июня, в Духов день, в день рождения Пушкина и день семилетия с рукоположения о. Сергия [163] — стало быть в тройной, в сплошной Духов день — было крещение Георгия. Дня я не выбирала, как не выбирала дня его рождения (1-ое — воскресение — полдень) — вышло само. О. Сергий должен был приехать в Псы (Дольние Мокропсы) служить на реке молебен, и вот, заодно, окрестить Мура. Молебен на реке ввиду голых часов и, вообще, вульгарности пляжа (нарочно пишу через я) отменили, а Мур окрещен — был.

Увидав подлежащего крещению, о. Сергий, мне, с некоторым испугом: — А я с ним... справлюсь? — И я, с внутренней улыбкой, внешне же — задумчиво: — «А это уж я не знаю».

На мое предложение в начале обряда уйти, о. Сергий: — Собственно, родителям присутствовать не полагается, но если бы Вы попросили, я бы разрешил. И мое испуганное: «Нет, нет, не надо, сохрани Бог! — раз заведено. Зачем?!»

Чин крещения долгий, весь из заклинаний бесов, чувствуется их страшный напор — точно в младенца ломятся! — борьба за власть. И вот, церковь, упираясь обеими руками в толщу, в гущу, в эту живую стену: — Запрещаю — отойди — изыди! Весь чин крещения: кто — кого (и никогда заранее не известно, точно каждый раз — всё заново! точно окончательной победы еще не было — и быть не может. Ратоборство.) В одном месте, когда особенно выгоняют, навек запрещают («отрекись от ветхия прелести!») у меня выкатились две огромных слезы — точно это мне вход заступали в Мура. Одно Алино слово перед крестинами: — «Мама! а вдруг, когда он скажет: „дунь и плюнь“ Вы... исчезнете?» Робко, точно прося не исчезать. (Я потом, провожая с горы, рассказывала о. Сергию, слушал взволнованно, м. б. того же боялся, на то же, втайне надеялся?)

Мур, во время обряда, был прелестен. Я не видела, рассказывали. Улыбался свечам, слизнул с носу миро и заглотнул сразу: крестильную рубашку, ленту и крест. Одну ножку так помазать и не дал. (Ахиллесова пята язычества! Моя сплошная пята!) Временами, когда очень долго (был голоден) — подхныкивал, деликатно, от ком<ара> до фылина. С головой окунут не был — ни один из огромных чешских бельевых чанов по всему соседству не подошел. Этого мальчика с головой окунуть можно было только в море.

(4 мес. 10 дней)

* * *

10-го июня

муркины крестины

(из Алиного дневника)

Как только встали — уборка, мытье, передвиганье, переноска, вбиванье гвоздей, заготовленье и приготовленье еды, собиранье посуды со всего дома, у соседей, у хозяев, словом дéла — по горло. Обедаем наскоро и вдруг — новая забота — купель! Как? Откуда? Какую?

У нас — Муркина очень маленькая и мелкая деревянная ванночка, потом глубокий жестяной, с тремя дырами, грязный и мрачный от долгого неупотребленья — бак. И есть еще несколько тазов куда Мура не то, что не окунешь с головой, но никаким образом не втиснешь даже и наполовину. У прислуги и у хозяйки ничего подходящего нет. Что делать?

Сперва приходят разные гости с посудой и помощью и общими силами додумываемся: бак вымыть, дыры заткнуть, накрыть бак простыней, и тогда будет хорошо.

Это исполняется, и купель готова. Теперь сдвигаются два стола, накрываются скатертями Ольги Елисеевны, и подается посуда и еда. Заместительница O. E., Александра Захаровна, принесла пирог с грибами, Myна Булгакова — пирог с миндалем. Лелик был поставлен часовым за ворота, смотреть когда пойдет о. Сергий. Он стоял словно какой-нибудь индеец, одной рукой опершись в бок, другой защищаясь от солнца, одну ногу выставив вперед, другую поставя на камень — и был очень доволен своим назначеньем.

Гости, которым надоело оставаться дома, почти все вышли во двор. Брэй-он и Брэй-она любовались видом коз, мама и Мур гуляли возле скамейки, А. З. о чем-то разговаривала с мамой, папа перетаскивал стулья, Катя Р<ейтлингер> любовалась (в подлиннике: руболавась) видом крестинной рубашечки и крестика. Вдруг Лель влетает в ворота. К маме: — Идет! К Брэям: — Идет! Домой: — Идет!