Тетради дона Ригоберто

– Посмотри, что он с тобой сделал, мерзавец. – Донья Лукреция мягко отстранила Хустиниану. Поправила разорванное платье, погладила по лицу, на котором больше не светилась знакомая радостная улыбка; по щекам девушки все еще бежали слезы, губы дрожали. Ясный взор погас.

– Что-то случилось? – осторожно спросил дон Ригоберто.

– Что-то еще, – так же сдержанно отозвалась донья Лукреция. – Я не сразу это поняла.

Вначале она и вправду ничего не понимала. Решила, что растерянность и нервозность – результат потрясения, как и было на самом деле; сердце женщины разрывалось от жалости и нежности, она не знала, что предпринять, как помочь бедной Хустиниане. Наконец донья Лукреция потащила девушку к лестнице:

– Идем, тебе надо переодеться, наверное, нужно позвать врача.

Выходя из кухни, она погасила верхний свет. Женщины рука об руку поднялись на второй этаж, где располагались кабинет и спальня. На середине лестницы донья Лукреция обняла Хустиниану за талию.

– Ну и натерпелись же мы страху.

– Я думала, что умру, сеньора, но теперь все уже почти прошло.

В это верилось с трудом; Хустиниана нервно сжимала руку хозяйки, ее зубы стучали, словно от холода. Опираясь друг на друга, они миновали стеллажи, заставленные книгами по искусству, и прошли в спальню, из окон которой виднелись огни Мирафлореса, фонари Малекона [41] и гребешки над волнами. Донья Лукреция зажгла торшер, осветив гранатовый chaise longue [42] на бронзовых ножках, журнальный столик, китайские вазы, разбросанные по ковру подушки и пуфики. В тени оставались широкая кровать, тумбочки, стены, украшенные персидскими виньетками, тантрическими рисунками и японскими гравюрами. Донья Лукреция достала из шкафа халат и протянула его Хустиниане, которая растерянно застыла посреди комнаты, обхватив руками плечи.

– Это платье надо выбросить, а лучше сжечь. Да, сожги его, как дон Ригоберто сжигает картины и книги, которые ему разонравились. Накинь пока это, я тебе потом что-нибудь подберу.

В ванной, смачивая полотенце одеколоном, донья Лукреция посмотрелась в зеркало. («Какая красавица!» – восхитился дон Ригоберто.) Она тоже не на шутку разнервничалась. Она и сама осунулась, побледнела; макияж расплылся, на платье образовалась живописная дыра.

– А я, оказывается, тоже пострадала в этом бою, Хустиниана, – сообщила донья Лукреция, не оборачиваясь. – Фито, скотина, и мне платье порвал. Надену-ка я халат. Иди сюда, здесь светлее.

Когда девушка заглянула в ванную, донья Лукреция уже сбросила платье – лифчика на ней не было, только черные шелковые трусики – и любовалась своим отражением. В белом махровом халате до пят Хустиниана казалась еще тоньше и смуглее. Халат был без пояса, и приходилось поддерживать полы рукой. Донья Лукреция накинула кимоно («Алое, шелковое, на спине золотые драконы с переплетенными хвостами», – решил дон Ригоберто) – и велела:

– Подойди-ка. Ты сильно ушиблась?

– Да нет, пара синяков. – Хустиниана отдернула халат, показав стройную ножку. – Это я ударилась о стол, когда он меня повалил.

Донья Лукреция наклонилась, обхватила пальцами тонкую лодыжку и осторожно протерла ушибленное место смоченной в одеколоне салфеткой.

– Пустяки, до свадьбы заживет. Еще есть?

Второй синяк был на руке, у локтя. Спустив халат, Хустиниана продемонстрировала набухающий кровоподтек. На ней тоже не было лифчика. Выпуклые соски девушки оказались прямо на уровне глаз доньи Лукреции. Грудь у Хустинианы была небольшая, целомудренная, правильной формы, с нежными голубоватыми жилками.

– С этим похуже, – пробормотала донья Лукреция. – Так больно?

– Капельку, – ответила Хустиниана, не отнимая руки, которую донья Лукреция обтирала с удвоенной осторожностью, озадаченная скорее своим смущением, чем состоянием горничной.

– Вот тогда, – настаивал, почти умолял дон Ригоберто, – тогда это и случилось.

– Тогда, – признала его жена. – Не знаю что, но что-то определенно произошло. Мы стояли почти вплотную друг к другу, в одних халатах. Прежде мы ни разу не были так близки. Разве что на кухне. Но это было совсем по-другому. Как будто я была не я. Я вся пылала, с головы до ног.

– А она?

– Бог ее знает, хотя вряд ли, конечно, – задумчиво ответила донья Лукреция. – Но я была сама не своя, это точно. Понимаешь, Ригоберто? Из-за самого обыкновенного испуга. Со мной сделалось что-то немыслимое.

– Такова жизнь, – произнес дон Ригоберто вслух в тишине спальни, уже успевшей наполниться утренним светом. – Таков огромный, непредсказуемый, чудесный и ужасный мир наших желаний. Любовь моя, ты совсем рядом и в то же время так далеко.

– Знаешь что? – сказала донья Лукреция. – Чтобы окончательно успокоиться, нам обеим не помешает немного выпить.

– Чтобы все печали как рукой сняло, – хихикнула горничная, следуя за хозяйкой в спальню. К ней постепенно возвращалось доброе расположение духа. – Знаете, мне, чтобы спокойно заснуть, наверное, придется напиться.

– Что ж, тогда давай напьемся. – Донья Лукреция раскрыла мини-бар. – Будешь виски? Ты вообще виски любишь?

– Я буду все, что вы предложите. Оставьте, я сама принесу.