Тетрис с холостяками

– А что, – продолжая хныкать, удивилась Эллочка, – деньги – маленькие?

– Конечно, мать, это же копейки! Не все же такие дуры, как ты. Ну или как я – я ведь тоже за копейки работаю. На заводе все за копейки работают. Кроме начальства, разумеется. Так что не найдут они никого. А ты еще десять раз себя показать сможешь. Имидж, главное – имидж нужный создать.

– Да купила я пиджак...

– Пиджак!.. Пиджака мало. Ты во сколько с работы уходишь? В пять, как положено? То-то и оно. А начальство все в шесть уходит. Уходи в шесть, пусть видят, как ты, не жалея сил, вкалываешь.

– Да нечего мне до шести здесь делать. А к семи мне на фитнес...

– Фитнес! Тебе должность важнее или фитнес? Успеешь на свой фитнес. А если тебе вечером уже делать нечего – расслабляйся днем. Играй в свой тетрис. Свитер Бубнову вяжи.

– Какой свитер?! – взвилась Эллочка. – И вообще, у него дети есть! – И рассказала Маринке про детей Бубнова.

– А чего ты удивляешься? И что теперь, ты ему глазки строить не будешь?

– Да не строю я ему глазки! Он первый в меня влюбился, а потом передума-а-ал!

Маринка понимающе кивала: «Да-да-да, а как же иначе...» Стала кофе насыпать: чайник вскипел. А Эллочка уже видела себя на балу в роскошном платье и с алмазными подвесками, а рядом Бубнова, всего такого красивого в орденах. И карета за окном, и огромное поместье в десяти верстах, и куча прислуги...

– Так из-за чего ты ревешь-то? – вернула ее Маринка на грешную землю.

– Ничего ты не понимаешь, Маринка! Все гораздо сложнее. Я же из-за несправедливости жизни реву. Почему она так со мной обходится? Обидно же: только-только себя редактором почувствовала – и на тебе.

– Жизнь, Эллочка, – это игра в тетрис. Не задумывалась? Ты разве обижаешься, если тебе срочно нужно, чтобы красненький квадратик выпал, а выпадает голубенький? Не обижаешься. Потому что обижаться – глупо. Можно, конечно, выкинуть несправедливый компьютер в окно, но кому потом за него расплачиваться? А можно дальше играть и получать удовольствие от процесса. Ну и в жизни так же. Я вот как для себя этот принцип открыла – так мне сразу ништяк, полегчало, все – трын-трава. А что заморачиваться-то, саму себя изводить обидами?

– Я что, себя извожу? – Эллочка чувствовала, что в Маринкиных речах есть зерно истины.

– Полдня уже. И к тому же разве мы можем знать, что лучше? Вспомни, как ты хотела вместо Козловцева какого-нибудь клевого редактора. А ведь был бы клевый – его бы не выпнули. И не видать бы тебе этого кресла как своих ушей. Так-то, мать.

Эллочка уже серьезно задумалась:

– А Бубнов? Он меня не любит...

– Элка, первым делом – что?

– Что?

– Самолеты! Хочешь стать редактором – добивайся цели. Глядишь – еще двух корреспондентов возьмут тебе в помощь. Окунев, говорят, уже какой-то бумажный заводик выкупил в пригороде. Выкупит нас – будет холдинг, тираж газеты увеличат. Сечешь тему? А Бубнов от тебя никуда не денется. Что я тебе говорила? Сиди и жди.

Воодушевленная перспективами укрепиться в редакторском кресле, Эллочка послушно закивала.

– Да не воспринимай ты все буквально, – поморщилась Маринка, – понедельник – день релаксации. Ты видела, чтобы кто-нибудь на заводе в понедельник работал? Все расслабляются. Пей свой кофе. Вот такой пермендюр.

– Что такое пермендюр?

– Сплав железа с цинком.

– А я думала – это что-то по-французски, ну, пеньюар, например...

Маринка ушла.

Полчаса после ее ухода Эллочка то плакала, то смеялась, то снова наливала себе кофе, а потом поняла, что ей срочно нужно к психотерапевту. И тут же вспомнила глупый Маринкин анекдот, рассказанный по неизвестно какому случаю.

«Сидит мужик в тоске-печали дома один неделю, не ест, не пьет, все у него хреново. Друг на него смотрел-смотрел: „Тебе, – говорит, – срочно нужно к психоаналитику“. А тот: „Зачем? Чтобы он мне популярно объяснил, что все мои проблемы от того, что я в три года испытывал влечение к своей деревянной лошадке?“

Эллочка тут же в ужасе вспомнила, что в детстве и у нее была деревянная лошадка. Нормальная такая советская, слегка облезлая деревянная лошадка – нечто среднее между собакой и верблюдом. Она хлебнула кофе залпом, как водку, и срочно попыталась вспомнить, что конкретно она испытывала к этому чудовищу. Вспомнить не получилось. Эллочка не на шутку испугалась.

Всю неделю Эллочка держала себя в руках: когда левая ее рука тянулась к телефонной трубке, правая ее останавливала, и наоборот. Не считая три раза измененной прически, вызывающего мини и поспешных удираний всякий раз, когда существовала хоть малейшая опасность столкнуться с Бубновым в коридоре, Эллочка ничем не выдавала своих чувств.

До четверга Эллочка старательно окапывалась в своем кресле. Чтобы никакие недруги не смогли прорвать ее рубежи. Нашла на антресолях свою деревянную лошадку и безжалостно вынесла на помойку. Сидела на работе до восьми вечера и вела себя серьезно.