Тевтонский крест

Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по усеянному трупами полю. Приказ был такой: посчитать погибших врагов. Каждому убитому отрезали ухо. Вечером к ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.

Глава 66

Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского стана. Раненых было мало — обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Но кое-кто все-таки выжил. Бурцев аж вздрогнул, когда из вечернего сумрака, словно призрак, выступила пошатывающаяся фигура в разбитом нагруднике и с кровяными колтунами в волосах.

— Дмитрий?! Жив!

— А что со мной сдеется? — новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. — Рад, что и вы уцелели, браты!

Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.

— Тебя ж копьем сшибли!

— Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы. Так что еще повоюем.

— А с головой как? — поинтересовался Бурангул.

— Оно тоже не страшно. Моя голова покрепче, чем у других будет. Хотя копытом хорошо так приложило. Я только под вечер очнулся. Чувствую: кто-то за ухо берет. Глядь, а это дружинник ханский ухо мне резать вознамерился. Ну, я его самого того… кулаком в ухо. Он — в крик, да за саблю. Принял, слышь, меня в темноте за раненного куявца. Но когда я его по-нашему, по-русски обложил, сразу признал и сабельку свою в ножны спрятал.

— И чего? — невольно улыбнулся Бурцев.

— А ничего, — Дмитрий тронул разбитую голову, поморщился. — Шелом бы теперь подходящий найти надобно.

— Найдешь, — Бурангул обвел взглядом поле. — Сегодня много голов с плеч послетало… Знай только — вынимай из шлемов.

— Что верно, то верно, — помрачнел десятник. — Сколько ж тут народища-то порублено, да постреляно?! Сколько душ загублено?!

— Кхайду-хан не меньше тумена потерял, — сказал Бурангул. — Поляков, тевтонов, прочих рыцарей да кнехтов и того больше полегло.

— А новогородская дружина как?

— Семь десятков от той дружины и осталось, — ответил Бурцев. — Твой десяток весь до единого тевтоны да куявцы вырубили.

— Худо, — сокрушенно вздохнул новгородец.

Помолчали.

— Ну, а твои-то что, Бурангулка?

— Почитай, из сотни полусотня уцелела.

— Ох, худо.

— Могло быть хуже, русич. Если б подошла к Генриху богемская подмога. Если б не было у нас огненных стрел. Если бы Вацалав не удумал, как остановить тевтонов.

Возражать Дмитрий не стал — нечего было возразить. Новгородец обратился к Бурцеву:

— Как дальше-то нам быть, Василь? Идти с ханом или возвращаться пора? Сегодня вроде переломили мы хребет орденской свинье, уберегли Русь-матушку. Что мыслишь, а воевода?

Мысли на этот счет у Бурцева имелись.

— Еще не уберегли, — возразил он. — Конрада Тюрингского добить надо. Магистр-то сбежал. И впредь не угомонится. Оправится от поражения, дождется, пока Кхайду-хан из Польши уйдет, соберет новое войско, да двинет в крестовый поход, как замышлял.

Он замолчал. Это была лишь одна причина, по которой надлежало поскорее добраться до тевтонского магистра. Вторая — Аделаида.

Дмитрий, подумав, кивнул:

— Твоя правда, Василь. Не след нам возвращаться, покуда Конрад жив. Вот достанем магистра, тогда, даст Бог, и двинем обратно.

— Ага, если хан отпустит, — усмехнулся Бурцев. — После сегодняшней битвы Кхайду хорошими воинами разбрасываться не станет.

И Дмитрий, и Бурангул посмотрели на него как на умалишенного:

— То есть как это не отпустит?! — удивился новгородец. — На то у нас уговор с ханом, а уговор дороже денег. Мы ж не наемники али подневольники какие. По доброй воле в поход шли. А коли воли не будет, что ж Кхайду с нами навоюет-то?

— Хан всегда договоры блюдет, — вставил слово Бурангул. — Как можно обмануть того, с кем бок о бок сражаешься? Как после надеяться на обманутых союзников в бою?

Вот те и пресловутое восточное коварство! Вот те и вероломство азиатское! Принципы, однако, у хана Кхайду. Прямо, кодекс рыцарской чести.

— Не, Василь, не сумлевайся даже! — вновь пробасил Дмитрий. — Хан воинской клятвы не нарушает, коли не вынуждают его к этому. Да и нет никакой корысти Кхайду отношения с русичами портить. Зачем? Русь преградой стоит между степью и тевтонскими рыцарями, так что татарам мир с нами выгоднее, чем война.

— Ладно, — подытожил Бурцев. — Пока остаемся с ханом. Будем вместе Легницу брать. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского — тогда и решим, как дальше быть.

— Так ведь это, — снова встрял Бурангул. — Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.

— Нет?! — вскинулся Бурцев.

— Мои воины видели, как магистр оставил куявцев и часть своих рыцарей прикрыть отход, а сам с малым отрядом и пленницей вон там, за лесом, повернул на север, прочь от города.

Бурцев сплюнул.