Тезей (другой вариант перевода)

Красная пелена спала с моих глаз, я смог говорить, - сказал, что это критяне меня так разозлили, - а потом смог и думать.

"Ну что такого? - думаю. - Что сделал отец? То, что любой бы сделал, если бы мог. А он - царь, ему надо думать о царстве, и я на самом деле здесь нужен... Нельзя же мыслить только по-воински. Кто-то другой пошел за меня на Крит?.. Так я водил таких ребят на войну - и не считал, что это плохо, хоть кто-то из них должен был погибнуть... Так почему же я так ненавижу отца? И себя - еще больше; и жизнь мне опротивела - почему?.."

Тем временем выкрикнули жребий. Он пал на Аминтора, высокородного элевсинца, храброго и гордого. После того афинского мальчика - быть может, как раз потому, что он шел сразу после того мальчика - Аминтор вышел весело, помахал нам рукой на прощание, шутил... Жрец снова собрался тянуть.

"Что не так? - думаю. - Почему это так меня бесит?"

Снова увидел глаза людей, прикованные к урне, молящие Посейдона выбрать себе жертвы, - и тут понял. Да, вот в чем дело! Он обманул бога, хранителя рода, который дал ему меня зачать... У меня есть основания - этот человек обманул моего отца!

Теперь я понял. Я не мог вслух обратиться к Богу, - люди вокруг не должны были знать, - потому опустился на колено, прижал ладони к земле и зашептал так, чтобы только он мог услышать:

"Сотрясатель Земли! Отец! Если тебе не дали нужной жертвы - скажи мне и покажи, что отдать".

Я подождал, не дрогнет ли земля, но пыль под ладонями была неподвижна. Но я знал, что у него есть что-то ко мне, что он не хочет, чтобы я уходил. Я опустил голову ниже - так что волосы легли на землю, - и тогда он заговорил со мной. Я услышал звук прибоя, словно из глуби земной подымались волны и разбивались в шипящую пену, и повторяли: "Те-зей! Те-зей!.."

Теперь я знал, чего требовал бог.

Это было - как копье в сердце. Я пришел сюда за жребием, за одним из тридцати. Теперь, когда уже не было выбора, в глазах потемнело от горя и солнце похолодело. Я думал о том, что собирался сделать в Афинах, о мелочах, на которые хотел уговорить отца, о крупных переменах, когда придет мое время... Я стоял на коленях - лицо спрятано в волосах, имя мое в ушах стучит - и думал о своей жизни, о том, что было и чего уже не будет: об охоте с гвардейцами, о праздниках и плясках, о львах на стене в моей комнате, о женщине, с которой собирался заговорить впервые на сегодняшнем празднике, о прекрасных конях моих, едва узнавших мою руку, о боевых гимнах, о ликующей ярости в битвах и о песнях победы... Но бог не может этого хотеть - ведь он привел меня сюда, чтобы сделать царем!

И я зашептал: "Отец Посейдон, возьми у меня что-нибудь другое! Я не стану просить долгой жизни, если смогу заслужить себе имя и оставить по себе память в Афинах. Но сейчас это будет так, словно я вообще и не рождался... Если тебе нужна моя жизнь, дай мне умереть в бою, здесь, чтобы осталась после меня могила моя, и песнь обо мне, и память в людях..."

Вызвали еще одного афинянина. Это был последний из семи.

"...Владыка Посейдон, возьми моих коней - лучших у меня никогда не было... Возьми все, что хочешь, только не это!"

Звук моря стал слабеть в моих ушах. Я подумал было, он принимает коней!.. Но раньше всегда шум исчезал, растворялся в воздухе, а в этот раз было не так - волны медленно отходили вглубь, продолжали биться, все тише, тише...

"Бог оставляет меня!" - думаю.

Я слушал - и было в этом шуме что-то такое, что говорило мне: "Поступай как хочешь, сын Эгея. Смотри - вот твой отец. Забудь мой голос, тебе его не слышать больше, учись править, как правит он. Будь свободен. Если не хочешь - ты не нужен мне". Я оглянулся на всю свою жизнь, с самого детства: "Нет! - думаю. - Слишком поздно становиться мне сыном Эгея".

Я встал, отбросил волосы назад... Последнего мальчика выводили под руки, сам он идти не мог. Его почти несли, а он все оглядывался вокруг, словно не верил, что это могло случиться с ним; с кем угодно - только не с ним...

"Он здорово удивится, когда узнает, что был прав", - я почти рассмеялся. Я чувствовал, что бог возвращается ко мне. На сердце стало легко, я дышал полной грудью - и был уверен в своей удаче, как бывает в счастливые дни. Бронзовые крылья и когти, что парили надо мной, норовили схватить, исчезли; страх оставил меня, мне было спокойно и радостно - я шел с богом. И когда шагнул вперед - в памяти прозвучал голос деда: "Согласие освобождает человека!"

Я быстро подошел к помосту, вскочил на него и говорю глашатаю:

- Дай-ка последний жребий...

Он отдал. Меня окликнули - но я отвернулся, будто не слышал. Вынул из ножен кинжал, зачеркнул имя на черепке, написал "Тезей", отдал назад глашатаю:

- Кричи, - говорю, - снова.

Он ошалело молчал; знакомая рука выхватила у него черепок из-за моей спины... Тогда я сам закричал критянину:

- Последнее имя было неверно, сударь! На жребии - мое имя!