Тезей (другой вариант перевода)

– Иди! – кричу. Мне пришлось напомнить себе, что за человек стоит передо мной, другого бы я ударил… – Иди!.. Я должен сделать это для бога.

Он схватил мою руку и прижал ко лбу, потом тихо отошел к страже и увел их вниз. Я остался один с Эдипом Проклятым. Неподвижный воздух свинцом лежал на неподвижных кронах, затихли пчелы, и птицы затаились в листве.

Он сжал пальцы, спрашивая, куда нам идти.

– Тихо, – сказал я. Малейший звук вызывал у меня дрожь и тошноту. Подожди, мне надо сориентироваться.

Но единственное, что я мог чувствовать, – это желание удрать пока не поздно. Я подумал: "Куда мне хочется бежать?" – и медленно, словно бык к алтарю, пошел в противоположную сторону. Это повело нас к провалу в еловом лесочке, и сердце мне сдавил такой ужас, что я понял: здесь и есть то место.

Слепой шел со мной совсем спокойно, ощупывая посохом дорогу перед собой. Я вел его меж рядов винограда и вверх по склону – к воротам… С каждым шагом обруч на голове сжимался все туже, сердце билось тяжелей, шея и руки покрывались гусиной кожей… Это меня и вело: я шел, как собака, на запах страха.

Когда мы поднялись на каменистый пустырь, его пальцы скользнули по моей кисти к ладони. Они были теплые и сухие…

– Что с тобой? – он спросил мягко, но все-таки слишком громко для меня. – Тебе плохо? Или больно?

Никто не станет притворяться, когда бог дышит ему в шею. И я сказал:

– Мне страшно. Мы уже близко.

Он ласково сжал мне пальцы. В нем не было заметно страха, он давно уже был по ту сторону.

– Это только мое предчувствие, – говорю. – Когда бог умолкнет, это пройдет.

Скалы с елями были уже совсем рядом – я бы с большим спокойствием глядел на собственную могилу.

Я никогда не боялся смерти; меня воспитали в готовности умереть в любой момент – кто может знать, когда богу понадобится его жертва? Это был не страх перед чем-то – такой страх я мог бы перебороть, – это был просто страх; как лихорадочный жар, что заставляет дрожать от холода… И однако голос старика больше не раздражал меня. Даже как-то успокаивал.

– Ты – наследник моей жизни. Я не могу отдать ее своему народу. Наш род был послан Фивам в наказание, и волей богов мои сыновья умрут бездетными…

В его голосе послышалась ненависть, и на миг я увидел его в юности рыжий барс с бешеными бледными глазами… Но видение сразу исчезло.

– Тебе, Тезей, и твоей земле отдаю я свою жизнь и свое благословение.

– Но они били тебя у алтаря, – прошептал я.

– А как же иначе? – он был спокоен и рассудителен. – Ведь я убил своего отца…

Мы уже были среди скал. Он шел по ним почти без моей помощи; казалось, он чувствует их раньше, чем прикоснется… Страх отпустил мне голову и сжал желудок. Я скользнул в сторону от старика, меня стошнило, и я почувствовал себя немного лучше, хоть пустым и холодным. Вернувшись, я вывел его на более ровное место и ответил:

– Рок властвовал тобой; ты сделал всё это, не зная… Люди делали худшие вещи за меньшую цену…

Он улыбнулся. Даже в том состоянии, в каком был, я изумился этому.

– Так и я говорил всегда, – сказал он. – Пока не стал человеком.

Мы подошли к краю провала, и страх во мне кричал: "Будь где угодно, только не здесь!.." Голова была такой пустой, что должна была улететь; женщины говорят, что так бывает у них перед обмороком… "Я больше не могу, – подумал я. – Бог возьмет меня здесь или оставит, я в его руке". И привалился к скале, бессильный словно выжатая тряпка…

А он продолжал говорить.

– Я был приемным сыном Полибия. Но он никогда меня не любил; об этом говорили, и я слышал… А когда я спросил бога в Дельфах, то он ответил мне только вот что: "Ты убьешь сеятеля твоего семени и засеешь поле, в котором вырос". Вот так. Что я не знал, что ли, что теперь каждый мужчина, каждая женщина лет сорока – должны быть моими отцом и матерью перед богами? Знал… Когда тот, рыжебородый, бранью погнал меня с дороги перед своей колесницей и ударил копьем, а женщина возле него смеялась – забыл я об этом? Нет, помнил!.. Но ярость моя была сладка мне, никогда в жизни не мог я ее перебороть. "Только один этот раз, – подумал я тогда. – Боги подождут один день". И я убил его и его скороходов, ярость сделала меня сильнее их троих… Женщина была на колеснице и пыталась управиться с вожжами; но у меня в ушах еще звучал ее смех – и я стащил ее вниз и швырнул на труп ее мужа…

Его слова усаживались во мне, как вороны на мертвом дереве. Я был настолько измочален, что едва вздрогнул, услышав это.

– А потом, когда я въехал в Фивы победителем, – бритый, умытый, украшенный цветами, – она встретила мой взгляд и ничего не сказала. Она видела меня только в схватке; кровь, и ярость, и въевшаяся грязь долгой пыльной дороги меняют человека… Она не была уверена. И этот нежный яркий взгляд волчицы на нового вожака стаи… Это закон в Фивах, что царь правит по праву женитьбы. Чтобы стать царем… чтобы быть царем… Я приветствовал ее как чужестранец, я никогда не говорил, она ни о чем не спрашивала… Никогда, до самого конца.