Тезей (другой вариант перевода)

Когда я расставил охрану, ко мне подошел слуга и спросил, пойдет ли девушка за водой и будет ли мыть меня, – словно она была обычной пленницей! Я посоветовал ему не совать нос куда не следует, и сам набрал горячей воды для нее; а вымылся у колодца. Но я видел, что мои люди смотрят на меня, все, – кто украдкой, а кто с нескрываемым любопытством. Если я не проведу ночь возле нее – подумают, что я не в своем уме… или, чего доброго, что испугался…

Постучался и открыл дверь. Она оставила лампу зажженной, и я увидел, как ее голая рука скользнула с кровати на пол и ухватилась за меч. На ней была льняная рубашка, верхняя одежда висела на спинке кровати, – значит, поверила мне; но не могла теперь понять, почему я вернулся. Тело ее напряглось, глаза сузились, – если ей суждено умереть, она собиралась спуститься к Реке вместе со своим врагом, как и подобает воину. Тем больше чести ей!..

– Это я, – говорю. – А ты что не спишь? У тебя был трудный день… Я лягу здесь, возле двери, чтоб никто не мог войти. Это лучше всего в такой компании.

Посмотрел на тени, окружившие ее большие яркие глаза… Судьба влекла ее чересчур быстро; оторванная от своих, от всего что знала, она могла теперь рассчитывать только на меня.

– До утра оставь меч у себя, – говорю. – У меня есть копье.

Я снял свои кожаные доспехи, нагнулся погасить лампу – и тут она заговорила. Голос был низкий, хриплый, приглушенный – совсем не такой, как перед нашим боем. Я хотел подойти к ней, но глаза у нее были, как у дикой кошки в дупле, потому остановился и спросил:

– О чем ты? Я тебя не слышу.

Она выпростала руку из-под одеяла и показала на мою рану, которой я не успел заняться.

– Мыть!.. – говорит. И тыча большим пальцем вниз, несколько раз повторила: – Плохо, плохо…

Я сказал, что рана подсохла и ее можно промыть завтра в море, но она показала на флягу с вином: "Хорошо!.." Настолько перегружена была она в тот день, что забыла слова. Я подумал: "Бедная девочка! Каждый знает, какова участь пленницы, если умрет тот человек, что ее захватил". Чтобы немного успокоить ее, промыл рану, хоть она саднила от вина и закровоточила снова.

– Смотри, – говорю, – всё чисто.

Она подняла голову с груботканой подушки и что-то пробормотала.

– Доброй ночи, Ипполита. Ты мой почетный гость, священный перед богами. Будь благословен твой сон.

Постоял момент возле нее… Хотелось погладить ей голову: она должна быть мягкой как у ребенка, волосы вон какие шелковые!.. Но это могло испугать ее, потому я улыбнулся и пошел назад к лампе. И тогда услышал ее голос из-под одеяла: "Доброй ночи!"

Ощущение счастья не давало мне уснуть, блохи в тюфяке – тоже… Я мечтал, конечно, о грядущей любви; но уже то время – просто быть рядом с ней, – даже это казалось драгоценным. Должно быть, кто-то из богов предупредил меня, что времени у нас не так уж много.

Снаружи была деревенская площадь, – земля утоптана, – часовые развели там костер и поддерживали его всю ночь; его свет проникал через дверные щели и маленькое окошко и освещал комнату почти так же ярко, как лампа перед тем. Она повернулась на бок, увидела что я смотрю на нее, и снова отвернулась, лицом к стене, – но вскоре задремала и наконец заснула по-настоящему. Она устала, и была молода… Понемногу ее ровное дыхание убаюкало и меня, я тоже задремал; ведь и у меня был нелегкий день позади.

Проснулся от скребущего звука возле стены. Стенка была тонкая плетеные прутья обмазаны саманом… Крыс я терпеть не могу, – они приходят на поле боя за объедками коршунов и собак, – с первым же звуком их возни я просыпаюсь мигом… Костер на улице догорал, низким красным пламенем, должно быть уже подступало утро. Я еще сонный был, подумал: "Ладно, пусть копошится, раз мой пес в Афинах…" Но со стены, возле ее кровати, упал кусок штукатурки, образовалось отверстие, и в нем показалась рука.

Я подумал сначала, что кто-то из моих набрался наглости подглядывать через дырку, – и потихоньку потянулся за копьем, – но тут разглядел, что эта рука тоньше мужской и в рукаве из вышитой кожи. Рука потянулась вниз и коснулась ее плеча… Я лежал не двигаясь, и смотрел из-под прикрытых век.

Она проснулась толчком, не сразу сообразив, где находится; потом увидела, оглянулась на меня… Но я затаился вовремя. Она взяла руку в свои ладони, прижала к щеке и сидела так, свернувшись у стены. Голова ее выступала из тени, возле ключиц, на слабый свет костра; и лицо было таким юным, таким растерянным… И все-таки казалось, что она больше утешает сама, чем принимает утешение.

Рука сильно сжала ее ладони и ускользнула назад в стену… А когда появилась снова – в ней был кинжал. Она смотрела на кинжал не двигаясь, – я тоже, – он был похож на кинжалы Таинства: короткий, тонкий, острый как игла… За стеной чуть помедлили, потом заскребли в стенку, – я догадался, что охрана где-то рядом, потому шептаться им нельзя, – при этом звуке она взяла кинжал, погладила руку и поцеловала ее… Рука исчезла.