Тезей (другой вариант перевода)

К югу от Суния нас взял в конвой боевой корабль, быстрый пентеконтер. Иногда на мысах островов мы видели пиратские стоянки – корабли у берега, наблюдательные вышки, – но никто за нами не погнался, мы были им не по зубам.

Все это проходило мимо, а я – я наслаждался отдыхом, как бывает, когда слушаешь певца. "Я иду на жертву, – говорил я себе, – но сам Посейдон призвал меня. Меня, у кого в детстве не было отца среди людей. Посейдон меня призвал – и это останется со мной навсегда…"

И вот я валялся на солнце, ел, спал, любовался морем – и вполуха слушал корабельные шумы.

Ранним утром в розово-серой мгле мы пробирались между Кикладами. Примерно около восхода я услышал сердитые голоса. На любом корабле их бывает достаточно, а мы шли между Кеосом и Кифносом, – там было на что посмотреть, – так что я поначалу не обратил внимания; но шум стал настолько дик, что пришлось оглянуться. Один из афинских ребят дрался с элевсинцем. Они катались по палубе, а по мостику к ним шагал капитан. Глаза его были полуприкрыты, скучный утомленный вид, как у человека, привычно делавшего это сотни раз… – а в руке вился тонкий кнут. Я бы и от ледяной воды не очнулся так быстро. Бросился к ним, растащил… Они сидели, тяжело дыша, терли свои шишки, – капитан пожал плечами и пошел назад.

– Опомнитесь, – говорю. – Вы что, хотите, чтобы этот критянин высек вас на глазах своих рабов? Где ваша гордость?

Они заговорили разом, остальные вступились, – кто за одного, кто за другого, – гвалт поднялся!..

– Тихо! – кричу.

Все смолкли, на меня уставились тринадцать пар глаз… А я растерялся. "Что дальше?" – думаю. Словно схватился за меч – а его нет. "Что я делаю? думаю. – Я ведь сам такой же раб. Можно быть царем среди жертв?" И эти слова как эхо в голове: "Можно быть царем?.. Я ведь сам раб!.."

Все ждали. Я ткнул пальцем в элевсинца – его я знал.

– Ты первый Аминтор, – говорю. – В чем дело?

Он был черноволосый, густые брови срослись над орлиным носом, и глаза были орлиные… И вот он – глаза горят…

– Тезей, – говорит. – Этот сын горшечника – у него до сих пор глина в волосах – сел на мое место. Я сказал ему, пусть убирается, а он начал дерзить!

– Теперь ты!

Афинянин был бледен.

– Я могу быть рабом Миноса, Аминтор, но тебе я не раб. А что до моего отца, – ты, землепоклонник, – я по крайней мере могу его назвать! Мы знаем, чего стоят ваши женщины…

Я поглядел на них и понял, что драку начал Аминтор. Но ведь он был лучше того, второго…

– Вы еще не кончили оскорблять друг друга? – говорю. – Знайте только, что при этом вы оскорбляете меня. Слушай, Формион, элевсинские обычаи я утверждал. Если они тебя не устраивают – обращайся ко мне, я отвечаю. А ты, Аминтор, как видно, здесь больше значишь, чем я? Скажи нам всем, чего ты ждешь от нас, чтоб мы тебя нечаянно не обидели.

Они пробормотали что-то, притихли… Все глядели на меня преданными собачьими глазами: где проявился гнев – там должна быть и сила, и они надеялись на нее. То же самое бывает среди воинов в трудный час. Но горе тому, кто возбудил эту надежду – и не оправдает ее.

Я сидел на тюке шерсти – дань какого-то маленького городка – и смотрел на них. За время наших трапез я уже узнал имена четверых афинских мальчишек: Формион; Теламон, сын мелкого арендатора, тихий и спокойный; скромный, изящный паренек по имени Иппий – его я где-то раньше видел; и Ирий – это его мать так жутко кричала при жеребьевке, она была наложницей какого-то дворянина. Мальчик был хрупкий, с тонким голосом, с какими-то девичьими манерами, но вдали от маминой юбки держался не хуже других.

О девушках я знал и того меньше. Хриза была прекрасна, словно лилия, бело-золотой цветок без малейшего изъяна, – это по ней плакал весь народ. Меланто была минойкой – решительная, здоровая деваха, живая и энергичная… Нефела – робкая и плаксивая; Гелика – стройная, молчаливая, чуть косоглазая; Рена и Филия, похоже, красивые дурочки; и Феба – честная, добрая, но некрасивая, как репка. Вот и всё, что я знал. Теперь я рассматривал их, стараясь угадать, на что они будут способны; а они глядели на меня, как утопающие на плот.

– Слушайте, – говорю, – пора нам потолковать.

Они ждали. Больше им ничего не оставалось.

– Я не знаю, – говорю, – зачем Посейдон призвал меня к быкам. Хочет он, чтобы я умер на Крите, или нет – не знаю. Если нет – что бы меня там ни ждало, я приложу к тому руку. Сейчас мы все во власти Миноса; я такой же как и вы – такой же раб бога… Чего вы хотите от меня? Чтобы я заботился сам о себе – или чтобы отвечал и за вас, как это было дома?

Я еще и рта не закрыл – все закричали, чтобы я их вел. Только косоглазая Гелика молчала, но она всегда молчала.

– Подумайте сначала, – говорю. – Если я буду вести, то буду и давать вам законы. Понравится вам это? А власти, чтоб заставлять подчиняться, у меня нет; власть – вон у кого!

Я показал на критянина. Тот снова сидел в своем кресле и подрезал ногти.

– Если хочешь, мы поклянемся, – сказал Аминтор.