Тезей (другой вариант перевода)

Ослабевший, похолодевший, я ухватился за поручни, чтобы не упасть. И начал молиться: "Мать Моря, пенорожденная Пелида, владычица голубей, здесь твое царство. Не оставь нас, когда мы будем на Крите! Сейчас у меня нет жертвы для тебя, но клянусь: если вернусь в Афины – у тебя и твоих голубей будет свой храм на Акрополе".

Я снова опустился на палубу, закутался в одеяло с головой… Тошнота как-то прошла, уснул. Проснулся – звезды уже бледнели. И – ветер поменялся или мы сменили курс, но нам дуло в корму. Корабль легко скользил под парусом, гребцы спали, растянувшись как измотанные псы… Журавли все проснулись и жадно накинулись на вчерашний ужин.

А днем мы увидели впереди высокий берег Крита. Громадные желтые скалы вздымались отвесно, из-за них не было видно земли – сурово он выглядел, этот берег.

Большой парус убрали, вместо него подняли другой. Все корабли царского флота на Крите имели парадные паруса, их берегли и ставили лишь при входе в порт. Наш был темносиний с красным гербом; на гербе – обнаженный воин с бычьей головой.

Афиняне смотрели на него окаменевшими глазами. Нефела – она всегда готова была заплакать, если что-то ее касалось, – Нефела заскулила:

– О! Ты обманул нас, Тезей! Это все-таки чудовище!

– А ну утихни! – говорю.

Нехорошо сказал, но уж больно она меня раздражала. Однако грубость мужская ей нравилась; так что она и впрямь утихла, даже вытерла слезы.

– Слушай, – говорю, – дурочка, это же изображение бога! Земного Змея рисуют с человечьей головой, а ты когда-нибудь видала таких?

Ребята рассмеялись, мне и самому стало легче.

– Когда подойдем к молу, – говорю, – приготовьтесь…

Береговые утесы прорезало устье реки, а подошли ближе – показался порт, Амнис. Он был больше Афин; и потому мы решили, что это Кносс, столица Крита. Солдаты выстроились на передней палубе, капитан стоял на своем мостике в золоченом шлеме и с копьем в руке, – завитый, надушенный, натертый маслом, даже к нам на заднюю палубу долетал его аромат!

Тент наш убрали, чтобы нас было видно… Мы подходили к молу, а на нем были люди, много.

Я тогда ничего еще не знал – но от их вида я растерялся. Еще не было видно лиц – но было что-то в том, как они стояли и смотрели; в том, как ходили по молу… Казалось, этих людей невозможно удивить: они просто не заметят – как конь, приученный к колеснице, не замечает шума, внимания не обращает… Они пришли не рассматривать нас, а так – глянуть мельком и пойти дальше. Женщины с зонтиками, завитые головки усыпаны каменьями, кивают друг другу, разговаривают небрежно; стройные полуобнаженные мужчины в позолоченных поясах, в ожерельях, у каждого за ухом цветок в волосах… Ведут на поводках пятнистых псов; таких же гордых и апатичных, как они сами… Даже рабочие в порту оглядывались на нас через плечо, между делом; им наплевать было на нас. Я прямо чувствовал, как гордость вытекает из меня; будто кровь из смертельной раны… Вот этих людей я хотел поразить?.. Я представил себе их презрительный смех – и закусил губу, до крови.

Оглянулся… Журавли тоже поняли. Они ждали, как уставший раб ждет вечернего отбоя, – ждали, что я признаю наше поражение. "Они правы, думаю, – мы обречены умереть, так хоть умрем достойно…" Да, так я подумал. Но потом пришла другая мысль. Вот мы уже на Крите – и у нас есть лишь один шанс попытаться спастись, иначе конец. А я взял на себя ответственность за этих людей – так пусть же хоть весь мир потешается надо мной, я это вынесу, но отступать нельзя, это предательство!..

Я хлопнул в ладоши и крикнул: "Запевай!"

Ребята начали собираться в круг. И по тому, кто из них поднялся первым, я узнал в тот миг лучших из них, самых стойких, самых надежных: Аминтор, Хриза, Меланто, Ирий, Иппий, Менестий, добрая дурнушка Феба… А Гелика уже была на месте – она одна из всех нас не дрогнула. Она стояла прямо. Гордо и независимо – не хуже тех критян, – и всё ее стройное тело дышало пренебрежением к чужеземцам. Она словно говорила им: "Вас ли мне стыдиться?! Мне аплодировали цари!.."

Это она нас спасла. До сих пор она только баловалась, лучшие свои номера берегла до представления, а тут выдала всё что умела. Мы шли мимо мола, но критяне, что были вокруг, нас уже не интересовали: все смотрели только на нее. Я подбросил ее вверх, как она меня учила, почувствовал ее сильные умные руки на своих плечах, когда она вышла в стойку…

Вокруг послышались возбужденные голоса, люди окликали друг друга… Я не мог оглянуться и посмотреть, но представил себе все эти презрительные взгляды… "Мы все в руке судьбы, – думал я, – вчера я царь, сегодня акробат… Но провалиться бы, уйти б на дно морское!.. Хоть бы отец никогда не узнал об этом…"

Гелика дала мне знак, что сейчас прыгнет; и когда я ловил ее – лицо ее оказалось против моего, и она мне подмигнула; весело так, задорно… Танец кончился.

Я оглянулся. Лукий на своем мостике весело махал рукой своим. Уж так он был собой доволен, что мне захотелось его пнуть, хоть я и понял, в чем дело: он гордился нами, он хвастался нами… Мы – выиграли!