Тезей (другой вариант перевода)

По вечерам, когда девушек уводили, мы обычно плясали, пели песни каждый своего народа, – рассказывали разные истории… И я иной раз, оглядываясь вокруг, подумывал: "А ведь этих парней можно объединить для общего дела, они могут постоять друг за друга… И большинство девушек – не хуже их".

Я был еще учеником в то время и ничего не стоил в их глазах, но такой уж я человек – не могу удержаться, во всё влезаю… Но это потом, когда-нибудь попозже.

А пока мне хватало забот с Журавлями. Мой друг Пириф – он тоже молод был, когда принял царство, – Пириф мне сказал однажды, как трудно было ему в первый год правления его. Мне тоже было трудно. Мне этот первый год достался не в крепости моей, вокруг меня не было моих дворян, у меня не было золота нечем было награждать и покупать… Далеко на Крите, в Бычьем Дворе нес я бремя своего первого года.

Это там я узнал – есть такие вещи, которых нельзя касаться; пусть все будет как есть. Трудно мне было это понять.

Сначала случилась история с Иппием. Ну тот парнишка, что был конюхом у моего отца, – скромный такой, тихий, умница… и свежий такой, изящный… Один придворный аристократ, из молодых, стал забирать его к себе наверх – и через неделю его не узнать было. В нем стало больше жеманства, больше ужимок разных, чем в Ирие; он начал кокетничать с каждым мужчиной; кто бы с ним ни заговорил – пожимал плечиком, делал длинные критские глаза…

Это меня взбесило: это стаскивало Журавлей на общий уровень Бычьего Двора, и я чувствовал себя так, словно это пачкает лично меня… Я не стал скрывать, что о нем думаю; а на самом-то деле он славный был мальчуган добрый, застенчивый, – поранило это его. И вот он стал неуклюжим, не стали у него прыжки получаться… А ведь если бывал он доволен собой, – подарок там от любовника получит или похвалят его, – так даже лучше Гелики работал с живым быком. В Афинах он был никто, а здесь получал возможность занять какое-то место под солнцем… И счастье наше, что я понял всё это, пока не стало еще слишком поздно: понял, что это не он, а я – я вредил команде! Хорошо ли, плохо ли – но он нашел себя и может быть хорош по-своему; а начни его ломать против естества его – из него вообще ничего не будет!.. Я изменил тон своих шуток, похвалил как-то его новые серьги – и вот вам пожалуйста, он опять заработал отлично.

Потом – когда подходило уже время нашей первой пляски – другая беда; и там, где я меньше всего ожидал. Гелика вдруг однажды побледнела, умолкла и незаметно отошла от нас, посидеть одной. Но выглядела она – я знал этот вид, после пары месяцев в Бычьем Дворе. Такой вид бывал у тех, кому достались черные знамения от их богов; у тех, кого увезли из дома слишком поздно и теперь они уже выросли из быстроты своей и силы; у тех, кто смирился… Но к Гелике это не относилось. Никак разумно не относилось – на деревянном быке она показывала прекрасную технику, нагота Бычьего Двора ей шла: она была худа, и груди у нее были немногим больше, чем у мальчишки, но ее грация делала ее похожей на тех плясуний из золота и слоновой кости, что делали критские ювелиры… Так что же с ней?

Я подошел. Спросил, не больной ли день у нее сегодня. Об этом наши девушки говорить не любили, но им на самом деле было трудно с этим – ведь девственницы же… Как раз в такие дни они и гибли чаще, а я чувствовал себя в ответе за Журавлей.

Она сглотнула, оглянулась по сторонам, нет, говорит, ничего… А потом – сказала мне правду. Она боялась быка, боялась с самого первого занятия с живым зверем.

– Я всегда тренировалась с братом, – говорит, – мы с ним близнецы, плясать вместе начали еще сидя – ходить не умели… Мы думаем вместе, с ним мне ничего не страшно; и с тобой мне не страшно, у тебя руки акробата… Но это же зверь, скотина безмозглая, – откуда я знаю, что он станет делать?.. Возьмет и убьет!..

Мне стало худо. "Ну все, – думаю, – Журавлям конец".

Все команды, кроме нашей, держались на закаленных прыгунах, были собраны вокруг них. У нас должны были получиться свои прыгуны – Хриза, Ирий, я сам, – но когда? Я надеялся, что в первых наших плясках Гелика одна доставит удовольствие публике – не так плохо для полностью новой команды, пока все остальные не встанут на ноги. Если она не будет прыгать, должен кто-то другой; команду, на которую неинтересно смотреть, расформируют в тот же день… Даже если все останутся живы – Журавлям конец.

Упрекать ее не имело смысла, она была не воином, – скоморохом, – и не по своей воле пришла на Крит… Чтобы сказать мне – и для этого надо было много храбрости; больше того, в любой другой команде такого вообще не могло произойти: достаточно было людям заподозрить только, что ты боишься быка, тебя оставляли ему! По законам Бычьего Двора лишь смелых предавать было стыдно, а трус защиты не заслуживал… Но Гелика поверила мне. Это было первое испытание нашей клятвы.