Тезей

— Люди равны, а не одинаковы, — твердо заявил Мусей.

— И всякого рождает женщина, — добавила Лаодика.

На Лаодику теперь Академ и не глянул. Он уставился на Мусея.

— И женщины? — спросил он.

— Женщина рождает и женщин, — воспользовался аргументом Лаодики Мусей.

— Нет, ты прямо отвечай, — не отставал от него Академ.

— Не равны, не равны, — успокоил Академа Мусей, — женщина выше…

— Оставим шутки, — поморщился ученый колонянин, — давайте серьезно… Мы можем кое о чем думать по-разному, но мы равно понимаем друг друга… Этим и отличаемся от толпы… Я ведь беру главное. Люди одинаковы в том смысле, что каждый владеет по праву тем, что ему принадлежит, тем, что накопили семьи. А у кого сколько — это уж, кто смог чего добиться заботами своими. И раз все это наши семьи, то нельзя ничего ни у кого отнимать. Не станем же мы разбойниками по отношению к самим себе.

— Никто не собирается быть разбойниками, Академ, — успокоил его Поликарп. — Ты ответь, — спросил он, — отличается ли ремесленник от земледельца? — И сам ответил. — Конечно, отличается. И народовластие мы собираемся вводить для того, чтобы каждый из нас равно почувствовал себя свободным в своем доме, совершенствовал и дом, и себя.

— Прекрасно, — согласился Академ, — и не трогал чужого.

— Да, да, — подтвердил Поликарп. — Но, чтобы стать свободным в своем доме и в своей жизни, человек свободно должен решать вместе с другими вопросы всех, поскольку это и его вопросы.

Лаодика совершенно свободно вела себя в обществе мужчин. Но, когда говорил ее Поликарпик, видно было, что она вся тянется к нему. Даже слегка наклоняется в его сторону. И всякий раз, когда, желая что-нибудь ему сказать или от него услышать, эта женщина обязательно приблизит свое лицо к его лицу. И ведь не как к ребенку, и не только как к мужчине, а еще как-то… Тезей смотрел на нее со стороны и… нет, не завидовал брату. Он с давних пор, еще с первой их встречи с Лаодикой, связывал с ней нечто подобное свое, что должно было случиться, чего ждал. Он гляделся в нее, словно в некое зеркало своего будущего, желанного, как ласка матери…

Теперь пришла очередь Тезея, и он поднялся.

— Я хочу крикнуть, — начал молодой царь, — сюда, все люди! Я оставляю мегарон афинских владык только для гостей. Пусть очаг его горит для близких моих и для тех, кого боги приведут сюда, отправив в дорогу. Мы устроим общий Пританей для всей Аттики. Не только Афины, где каждый живет сам по себе, не только семьи, закрывающие двери от остального мира, но и города, ограничивающие себя лишь налогами в царскую казну и поставками в хранилища, пусть объединяются вокруг всеафинского очага.

— Прекрасно, все вместе, — одобрил Академ. — А как с общими нуждами? Они ведь тоже увеличиваются вместе с нашим братством.

— Те, кто явно богаче других, сверх положенных взносов будут дарить всем остальным и корабли, и праздники. Для большого почета, для заслуг перед другими, — объяснил Тезей.

— Добровольно… так… так, добровольно, это хорошо, — размышлял Академ.

За исключением учености, признаваемой всеми, сам Академ не обладал каким-либо заметным достатком.

— И мнение свое, — продолжал Тезей, — народ будет выражать на народном собрании не ревом, где главное перекричать противную сторону, а так, чтобы голоса посчитать можно было. Скажем, по поднятым рукам.

— Фу, — поморщился Мусей, — лучше уж камешки считать.

— Или черепки, — добавила Лаодика.

Битой посуды всегда хватало в Афинах.

— А как же все это будет называться? — недоумевал Академ.

— Голосованием, — сразу же нашлась Лаодика.

— Почему? — продолжал недоумевать Академ.

— Не почему, а зачем, — пояснила Лаодика. — Чтобы недавние крикуны не забывали, чем они занимаются.

— А почему молчит мудрый Тимон? — спохватился вдруг Тезей.

Тимон, сидевший, кажется, безучастным, сердито вскинулся:

— Люди одинаковы…

— Вот-вот, — оживился Академ, но еще и для того, чтобы Тимон дальше не продолжал.

Однако Тимон отстранил его резким жестом.

— Люди одинаковы, — продолжал он уже спокойней, — потому что одинаково отделились от природы. Я не знаю разницы между знатным богачом и ремесленником. Посмотрите на лесное зверье, на птиц в небе. Им не нужен врач, им не нужно напридуманной пищи.

— Предложи птицам сладкий пряник, Тимон, — улыбнулся Мусей.

Это поддало Тимону жару, и он опять стал горячиться.

— Тут-то и есть соблазн, — вскипел Тимон. — Из нас никто не хозяин себе, никто не умеет быть самим собой. Все стремятся стать похожими на поднаторевших в поисках удовольствий сластен. Никто из нас не самостоятелен, все рабы, как мухи, летят в паутину богатств. И знаешь, — обратился Тимон к Тезею, — чем кончится твоя затея?

— Чем? — спросил Тезей.

— Они украдут у тебя власть, которую ты им даришь и которой владеешь по праву, и отдадут тебе ее обратно, но уже не как твое. И станешь ты деспотом.

— Я и так царь, — возразил Тезей, — я добровольно отдаю власть. Я не стану деспотом.

— Тогда им станет кто-то другой, — заявил Тимон. — Тот, который будет много хуже тебя. Поскольку он-то не откажется.

— Что же ты предлагаешь, Тимон? — спросил Тезей.