The Bounty: Hawaii (ЛП)

— Я не смог заснуть, поэтому подумал, что будет нечестно, если ты продолжишь спокойно спать, — пробормотал он, когда Гермиона проснулась, рвано выдыхая, когда его язык упрямо закружил вокруг клитора, посылая белые волны удовольствия по позвоночнику. — Солнце взойдет через два часа, и наша ночь закончится, — продолжил он, вскарабкиваясь вверх по ее телу, чтобы поцеловать, его каменный стояк прижался к ее животу, а на языке отчетливо чувствовался ее собственный вкус. — Так что я хотел еще раз хорошенько потрахаться, прежде чем ты уйдешь.

Грейнджер улыбнулась, вспоминая, как он быстро погрузился в нее, чуть не задушив своими пылкими поцелуями, пока толкался между ее ног, растягивая каждое прикосновение с мучительной медлительностью. Драко прижался к ней, пока она корчилась и извивалась под ним, подмахивая бедрами, и едва ли позволил перевести дыхание, прежде чем снова переплести их языки в бешеном танце. Его отросшие волосы спадали на горящие похотью глаза, а рот раскрылся в беззвучном крике, когда он кончил. Все его тело напряглось и задрожало, мышцы в руках подрагивали от напряжения. Ей нравилось смотреть, как он достигает оргазма, каким диким, уязвимым и искренним он выглядит в этот момент.

Покопавшись в его комоде, Гермиона отыскала старую, растянутую и выцветшую майку. Розовую. Она едва прикрывала бедра, но этого было достаточно, чтобы ходить по безлюдному дому. Малфой лежал в брезентовом гамаке с кружкой чая и сигаретой, зажатой между губ, щуря глаза от яркого солнца.

— Доброе утро, Грейнджер, — протянул он, его губы скривились в ухмылке. Победной ухмылке, как будто он выиграл что-то действительно стоящее. — Ты хорошо выглядишь в моей одежде.

— Буду честна с тобой, я не думала, что доживу до того дня, когда Драко Малфой наденет что-то розовое.

— Это лососевый, зубрилка несчастная, — он затушил сигарету в песке. — Иди сюда, котенок, — Драко согнул свой длинный аристократичный палец, поманив ее к себе. — Здесь хватит места для двоих, а я еще не допил свой чай.

Гермиона забралась в гамак, и он качнулся из стороны в сторону, пока она устраивалась на груди Драко, закинув на него ногу.

— Теперь я понимаю, почему ты остановился именно здесь, — на грани шепота произнесла она, прислушиваясь к хору птиц в кустах позади них. — Здесь так спокойно.

Он кивнул в знак подтверждения, рассеянно вырисовывая круги на ее коже. Это был совсем другой Малфой, не тот, которого она когда-либо знала.

— Ну, не шататься же вечно по барам и борделям, — ответил он, потягивая чай. — Иногда даже сексуальному маньяку нужны покой и тишина.

Гермиона вздрогнула, когда он напомнил ей, как она назвала его, когда они впервые встретились в Монако, предположения, которые она сделала о нем.

— Ты хочешь знать, почему я ходил в «Суккуб», почему я уходил оттуда с разными девушками и играл в эти гребаные игры?

— Драко, прости, что сказала…

— Потому что, когда я с кем-то, кто меня не знает, кого не волнует, кем я был или что я сделал, я снова чувствую себя нормальным. Когда я играю, под кайфом, пьяный или трахаюсь с какой-то незнакомкой, я не думаю о том, сколько моих друзей умерло, как я отправил Люциуса в тюрьму, и что моя мать даже не знает, где я, наверное, вообще думает, что я мертв…

Гермиона приподнялась на локте, пораженная нахлынувшей печалью в его глазах, тоской по дому, одиночеством. Он улыбнулся и заправил прядь волос ей за ухо.

— Признай, Грейнджер, было приятно перестать думать об этой бесконечной войне, хотя бы ненадолго. Никто на планете не трахается так, как мы с тобой, да? И было приятно сделать что-то для тебя, что-то, что делало тебя счастливой, что-то эгоистичное и безрассудное, — он наклонился и влажно поцеловал ее в шею. — И до чертиков горячее.

— Ты прав, — признала она. — Но ты не должен прожить всю свою оставшуюся жизнь в одиночестве и унизительных страданиях. — Если бы ты вернулся домой, я могла бы…

— Я сейчас вытряхну тебя из этого гамака, и ты пойдёшь обратно в свой отель. Я сказал тебе больше не просить меня от этом.

Грейнджер вздохнула и плюхнулась на спину, гамак яростно замотался из стороны в сторону, а Драко на мгновение пожалел, что прервал ее. Если он вернется домой, она сможет… что? Все исправить? Восстановить его репутацию? Приходить и отсасывать ему каждый вторник, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким? И, кроме того, чего он вообще от нее хотел? Речь шла о Гермионе, мать ее, Грейнджер. Заучке, грязнокровке, всей из себя такой положительной героине войны.

И неожиданно прокравшаяся в голову мысль навсегда оставить ее в Ваилее чуть не разбила ему сердце.

***

— Я собираюсь принять душ, — сообщила Гермиона. — Могу я одолжить эту футболку, когда мы будем уходить? Будет немного странно, если я аппарирую голышом.

— Ханжа, — фыркнул Драко, спрыгивая с гамака. — Конечно, возьми. Тебе идёт розовый.

— Это лососевый, — пародируя его самого, поправила она. Она бросила ему улыбку через плечо и, вальяжно покачивая бедрами, неторопливо вошла в дом.