The English Girl

Габриель заставлял себя прерываться на обед в середине дня и всякий раз присаживался с едой за компьютер: искал в Сети новости о подвижках в расследовании смерти Мадлен. История была еще далека от завершения, и вместе с тем Габриель понимал: жандармы о его участии не догадываются. Не нашел он и в британской прессе упоминаний об участии в деле Джонатана Ланкастера. Похоже, Ланкастеру и Фэллону удалось невозможное, и теперь они приближаются к абсолютной победе на выборах. Само собой, ни один из них не удосужился связаться с Габриелем. Грэм Сеймур и тот выждал три долгих недели, потом позвонил с таксофона на станции Паддингтон.

— Наилучшие пожелания от нашего общего друга, — осторожно произнес безопасник. — Он спрашивает: может, тебе что-нибудь нужно?

— Новая кожаная куртка не помешала бы, — неожиданно для себя самого пошутил Габриель.

— Размер?

— Средний, — ответил Габриель. — И чтобы куртка была с потайным карманом для поддельных паспортов и оружия.

— Расскажешь как-нибудь, как тебе удалось улизнуть от полиции?

— Как-нибудь, может, и расскажу, Грэм.

Сеймур подождал, пока объявят посадку на поезд до Оксфорда и продолжил:

— Он благодарен тебе. Понимает, что ты сделал все возможное.

— Этого не хватило.

— Ты не думал, что ее вообще не собирались отпускать?

— Думал, — признался Габриель. — Но, провалиться мне, не пойму: чего ради?

— Передать еще что-нибудь нашему другу?

— Напомни, что запись признания все еще у похитителей.

— Нет девушки — нет компромата.

Если Сеймур хотел этим звонком ободрить Габриеля, то потерпел фиаско. В следующие дни настроение только ухудшилось. Габриелю снились кошмары: он бежал к машине, которая с каждым шагом все отдалялась. Во сне он видел кровь и огонь. Подсознательно Габриель уже не различал Мадлен и Лиа, они стали одним целым, эти две женщины, одну из которых он любил, другую поклялся спасти, — и обеих пожрал огонь. Габриеля угнетало горе, но больше того — чувство поражения. Он обещал Мадлен спасение, а она погибла страшной смертью, связанная, в огненном саркофаге. Оставалось надеяться, что в багажник ее положили, предварительно усыпив, что она не успела ничего понять, почувствовать страх и боль.

Зачем ее убили? Неужели Габриель где-то ошибся, и эта ошибка стоила Мадлен жизни? Или же похитители с самого начала собирались ее погубить на глазах у Габриеля? Так и сказала Кьяра в один вечер, когда они прогуливались по улице Бен-Йехуда. Габриель в ответ рассказал о видении синьядоры: о том, что в магической смеси воды и масла она увидела давнего врага. Врага не Келлера, но Габриеля.

— Не знала, что у тебя есть враги среди марсельских бандитов.

— Их и нет, — сказал Габриель. — По крайней мере, я о них не знаю. Впрочем, марсельцы могли действовать по поручению кого-то другого.

— Например?

— Например, того, кто хотел наказать меня за прошлое. Унизить.

— Синьядора больше ничего не говорила? Ты ничего не забыл?

— Правда, — повторил слова гадалки Габриель, — откроется только с ее смертью.

Домой они вернулись к девяти, и Габриель решил провести остаток времени перед сном за мольбертом. Он вставил диск с «Богемой»[6] в запачканный краской переносной CD-плейер, убавил звук до еле слышного и приступил к работе с ясной головой, целеустремленно — чего ему не удавалось после возвращения в Иерусалим. Габриель и не заметил, как опера подошла к концу, а небо у него за спиной посветлело. Наконец он отложил кисть и встал перед холстом, одной рукой поглаживая подбородок, чуть склонив голову набок.

— Готово? — спросила Кьяра, пристально глядя на мужа.

— Нет, — не оборачиваясь, ответил Габриель. — Все только начинается.

30 Тивериада, Израиль

Был Шаббат, и Шамрон пригласил Габриеля к себе на ужин. Точнее, это было вовсе не приглашение — ибо его-то можно вежливо отклонить. Это был приказ, высеченное в камне слово, которому нельзя перечить. Утром Габриель устроил так, чтобы восстановленную картину отправили в Лондон Джулиану Ишервуду, а после отправился в музей — забрать Кьяру. Когда они спускались в Баб-эль-Уад, похожее на лестницу ущелье между Иерусалимом и Прибрежной равниной, палестинские военные в секторе Газа дали ракетный залп: снаряды упали где-то в Ашдоде. Потери были минимальные, однако движение встало — по узкой дороге домой торопились тысячи людей. Израиль, подумал Габриель в ожидании, когда рассосется затор. Как хорошо было вернуться домой.

Достигнув наконец Прибрежной равнины, они с Кьярой направились на север в сторону Галилеи, потом на восток — через цепочку арабских городков и деревень, — в Тивериаду. Медовая вилла Шамрона стояла в нескольких милях за пределами города, на обрыве с видом на озеро. Подниматься к ней приходилось по крутому склону. Встречать Габриеля и Кьяру вышла Джила; Шамрон стоял перед телевизором, прижав к уху трубку телефона. Подняв очки в уродливой металлической оправе на лоб, он массировал переносицу двумя пальцами. Если ему когда-нибудь поставят памятник, то запечатлеют его именно в такой позе.

— С кем он разговаривает? — спросил Габриель.

— А сам как думаешь? — ответила Джила.