The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире

Для Андраша Грофа, эмпирика по природе, стало невыносимым растущее несоответствие между тем, что он видел собственными глазами, и тем, что выдавалось за правду в СМИ, контролируемых государством. Ему только что исполнилось 13 лет, он решил стать журналистом и твердо считал, что главное в его будущей профессии – это правда.

Полгода спустя, 1 мая 1950 года, во время празднования коммунистической партией Первомая, Андраш с друзьями решили прогуляться до площади Героев, чтобы посмотреть парад и торжество, которое следовало за этим. Еще в паре кварталов от площади они уже слышали из уличных громкоговорителей торжественные голоса ведущих и ликование огромной толпы. Они ускорили шаг, желая – в своем тоскливом тоталитарном мире – увидеть настоящее зрелище и волнение. Когда они подошли к площади, вид на которую все еще загораживала группа зданий, они услышали, как толпа ликует: «Да здравствует коммунистическая партия! Да здравствует Матьяш Ракоши! Да здравствует Сталин!»

Желая присоединиться к празднику, молодые люди поспешили за угол и… замерли. Гроув вспоминает: «Однако, когда мы пришли на площадь, единственными людьми, стоящими там, были члены самой партии. Никто больше не наблюдал за происходящим. Больше не было никаких марширующих, которые ликовали. Да и из нас никто не ликовал».[203]

Это была типичная потемкинская деревня. Никакой ликующей толпы не было; ликование, которое Андраш с друзьями слышали, доносилось из репродукторов, закрепленных на фонарях вдоль маршрута парада. Кинокамеры, снимающие для кинотеатров всей страны, записывали поддельные возгласы, невозмутимых и жестоких людей на плацу, длинные колонны марширующих на площади. Ни одна из них не запечатлела пустую площадь.

Это все было ложью. И Андрашу наконец-то стало ясно, что все в новой Венгрии было ложью. Двумя годами раньше его отец с матерью пошли работать на молочную ферму – пока государство не национализировало ее «во имя народа», как и любое другое предприятие, на котором было более десяти работников. Это, по воспоминаниям Эндрю, привело к «готовому припасу свежего творога, масла и йогурта, к которым мы привыкли». Когда прибыль упала, Дьердь и Мария перевели сына в более дешевую, менее престижную школу. Андраш быстро понял, что новая школа сильно отличалась от старой. Атмосфера здесь была другой. Она зависела от мира вне ее стен, мира, который носил постоянно изменяющийся характер. Теперь, когда официальная программа, установленная учебно-воспитательными комиссарами, еще сильнее отдалялась от действительности, возможность возразить этой явной фальши также подавлялась. Гроув говорит: «Оспаривать позицию, которая даже отдаленно была связана с коммунистической партией, не было мудрым решением».

Куда бы он ни посмотрел, Андраш видел одну и ту же растущую пропасть между просто информацией, даже подверженной цензуре, и тем, что партия официально выдавала за правду. Пробуя свои силы в журналистике, парень чувствовал себя особенно изношенным: «С одной стороны, я осознавал, что коммунисты спасли жизнь моей матери и, собственно, мою. Я был за это крайне благодарен, и моя благодарность вызывала во мне желание верить им и в то, за что они стояли. С другой стороны… они стремительно вмешивались в нашу обычную жизнь… все во имя философии с политическим подтекстом, которую я не мог понять».[204]

Противоречия усугубились с показательным судом над Райком. Был ли он на самом деле предателем? Приговор казался предрешенным; казнь слишком быстрой. Андраш, набираясь уверенности, как журналист, пишущий для школьной газеты и для национального журнала для молодой аудитории, чувствовал, что что-то в этой истории было не так.

Затем пришел парад в честь Первомая. Андрашу доверили главную статью на эту тему в журнале. Но фиктивность мероприятия была для него слишком очевидной. Андраш отказался от задания… и его доверили кому-то другому, кто, скорее всего, даже не присутствовал там.

Противоречия, возникающие в Андраше, подавленном коммунистическим режимом, становились все более явными, и их становилось все труднее принимать. Радио и газеты врали. Уроки, которые преподавали в школе, были наполнены полуправдой, если не ложью. И гости, которые приходили к ним в квартиру, становились все более осторожными и задумывались, прежде чем что-либо сказать.

Хуже всего была реакция отца и дяди Андраша, поддерживающих новый режим.

Для Дьердя Грофа решение уйти из молочной фермы и устроиться в магазин оказалось благоприятным. Вскоре государство предложило ему должность директора в государственной организации, которая выращивала и экспортировала скот. «Скотный двор» Джорджа Оруэлла вышел в свет практически в тот же момент, когда отец Андраша вернулся в Будапешт после плена, – и теперь он находился в реальности, где одни были более равными, чем другие. Их с Марией вынудили уволить двух молодых женщин, которые были рады работать даже после того, как государство сказало, что их «эксплуатируют».