The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире

Андраш обратился к единственной системе, которая, по его мнению, должна была сработать: нелегальная, подполье. Старый знакомый имел связи внутри правительства, и… обходными путями официальный статус Андраша был тихо изменен на «другое». С этим изменением вторая преграда была преодолена, Андраша приняли в университет. А он получил первый урок по использованию в своих интересах государственной бюрократии.

Андраш поступил в университет осенью 1955 года. Любой студент периода холодной войны знал, что надвигалось. Тем не менее годы жизни в Будапеште, учебы в университете для Андраша были одними из самых счастливых. Он быстро втянулся и получал высшие оценки, хотя университетские педагоги меньше шли навстречу его трудностям со слухом. Он был счастлив уже потому, что «…мне больше не приходилось стыдиться того, что я хорошо учился. В университете мы все были для того, чтобы учиться, и все мы стремились делать это как можно лучше».

Однако настоящим достижением Андраша в студенческие годы стало не само обучение, а расширение социальных кругов. Как мальчик, живущий в еврейском квартале Будапешта, постоянно в бегах от нацистов, посещающий школы, наполненные еврейскими детьми, он мало общался с ровесниками нееврейского происхождения. Он знал парочку таких ребят, но не считал их настоящими друзьями.

Это изменилось на первом курсе университета. Несмотря на тот факт, что общение между христианами и евреями еще было редкостью, Андраш познакомился с юношей нееврейского происхождения по имени Золтан, чьи мысли и идеи либо были схожими с мышлением Андраша, либо просто вызывали интерес молодого человека: «Меня впечатляли острый ум и проницательность Золтана, а также его интерес к западной литературе и музыке – он был полноценным джазовым пианистом. Его попытка выглядеть «по-западному», как я вскоре понял, не была выпендрежем, а целиком соответствовала его интересам».

Еще более притягательными были представления Золтана о политике. «Он открыто высказывал циничные комментарии относительно политики при мне, и я вскоре обнаружил, что сам все больше открываюсь ему». Хотя молодые люди еще этого не знали, такая жажда свободного выражения еще скрытно, но распространялась по всей Венгрии.

Несмотря на то что молодые люди стали очень близки, религия являлась камнем преткновения, что мешало им стать полноценными друзьями. Наконец, однажды Андраш (что было ему присуще) попытался напрямую решить данную проблему. Он спросил у Золтана: «Тебя смущает, что я еврей?»

«Почему меня должно волновать, что ты вонючий еврей?» – ответил Золтан. Андраш был слегка шокирован такими словами, а затем улыбнулся: «Действительно, и почему тогда меня должно смущать, что я общаюсь с тупицей?»

В восемнадцать лет у Андраша был первый настоящий друг нееврейского происхождения. Они даже придумали кодовые слова, с помощью которых они обращались друг к другу: в венгерском первые буквы слова «вонючий еврей» совпадают с обозначением висмута в таблице Менделеева, а инициалы «тупицы» – с обозначением ртути. С тех пор они друг друга на людях называли этими элементами.

Как обязывал закон, Андраш провел лето после первого курса в армии. Государственная служба не была тяжкой для такого умного юноши, находящегося в хорошей форме. Скорее это больше походило на затянувшийся поход. К концу лета Андраш вернулся здоровым, загорелым и стремящимся вновь погрузиться в университетские прелести.

Однако вскоре история вновь вмешалась в его жизнь. Смерть Болеслава Берута, жестокой советской марионетки в Польше, разожгла скрытую тягу к свободе в этой стране. Во время «Польского октября» было много бунтов и демонстраций, которые вскоре перекинулись и в Восточную Германию. СССР не мог позволить такой свободы, чтобы удержать империю. И вскоре правительства обеих стран (ПНР и ГДР), под давлением угроз со стороны Москвы, подавили восстания.

Но в Венгрии, в которую бунт перебрался, пламя свободы продолжало разгораться, в особенности в Будапештском университете. Гроув вспоминает: «По университету прошел слух о марше, который организовывался в поддержку поляков». Этот марш был запланирован на 23 октября. Когда настал этот день, все это начиналось наподобие уличного карнавала городского масштаба, когда к марширующим студентам присоединялись тысячи других жителей города. Для Андраша это все было чарующим, контраст с пустой площадью во время официального парада шестью годами ранее был огромным: «После всех этих лет унылых, тихих первомайских парадов – в огромной спонтанной демонстрации было что-то волшебное». И Андраш присоединился.