The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

Галина тоже подпала под его обаяние и, в свою очередь, помогла заманить некоторых художников в его сети. «Я отдала ему славу Советского Союза», – сказала она. Позже я понял, что она имела в виду картину Булатова «Слава КПСС» – работу, сделанную в 1975 году. «Я придумала план, – сказала она мне. – Я узнала, что многие из работ, которые он купил, потом продавались у Филлис Кайнд, тогда я перестала работать на него и перешла к Филлис. Я несколько месяцев проработала у нее в галерее, выжидая, когда представится случай просмотреть записи о том, какие картины она купила и за сколько. Я хотела поймать ее, чтобы потом поехать в Москву и раскрыть весь этот заговор. В конце концов мне удалось остаться в галерее одной. Я ринулась в подвал, где хранились документы, и начала рыться в записях, пытаясь найти нужную мне информацию. Но я не нашла вообще никаких упоминаний о советском искусстве. Кроме того, в самый разгар поисков наверху хлопнула дверь, и мне пришлось прерваться». Она сделала паузу. Люди, сидевшие рядом с нами – из КГБ или нет, – были заворожены этой историей.

«Я быстро убрала обратно все тетради, которые просмотрела, и побежала наверх. Я переждала три дня, чтобы не вызывать подозрений. Потом однажды я спросила Филлис – как бы невзначай, чтобы не выдать своей заинтересованности:

"А у тебя есть записи о работах, которые ты покупаешь и продаешь? О советском искусстве, например?" И знаешь, что она сделала? Она сказала: "Конечно есть. Хочешь посмотреть?" Она открыла ящик стола, и там были все ее записи, в абсолютном порядке. Я их изучала часами и постепенно убедилась, что Филлис была абсолютно честной, что она никакого представления не имела о том, что вытворяет этот злодей, по крайней мере, не участвовала в его махинациях. И с тех пор я работаю с ней».

Ходит так много вариаций на тему этой истории, что уже не разберешь, что здесь правда, а что – вымысел. Не подлежит сомнению, что у советских художников контакты с этим человеком оставили привкус горечи. Они с подозрением отнеслись к появлению людей из «Сотбиса», некоторые из них с подозрением относились к Филлис Кайнд (хотя, после того как ее доброе имя было восстановлено, стали терпимее), многие из них не хотели вступать в переговоры с западными дилерами. Со временем они поняли, что для того, чтобы вести переговоры с советским правительством, требовался как раз такой жуликоватый пройдоха, скользкий тип, способный добиться своего любой ценой, но они не хотели работать с подобными посредниками. Теперь большая часть их работ делается на Западе, поэтому в этом отношении все стало легче. Тем не менее напряженность при контактах с Советами все еще сохраняется, ведь многочисленные бюрократические препоны существуют по-прежнему, и этим отлично пользуются дельцы с самой сомнительной репутацией.

К концу пребывания в Париже я ясно осознал, что стоит и дальше следить за процессами, происходящими в советском искусстве. Я решил поехать в Берлин, встретиться с более молодыми художниками, которых я знал гораздо лучше. Их выставка называлась, «ИсKunstво» – от русского «искусство» и немецкого «Kunst»[23]. Гибрид из этих двух слов и дал название выставке, сама же выставка была гибридом двух идей. В то время я не ведал о происхождении слова «ИсKunstво», не знал я и Лизы Шмитц. Какое-то время спустя я понял, что она в одиночку, действуя исключительно по собственному разумению, сумела изменить характер общения между советскими и западными художниками, я смог оценить то, как она своей целеустремленностью, силой своего уникального видения и нескончаемой энергией сделала возможным то, что прежде представлялось невероятным.

Лиза Шмитц – немецкая художница, ей около тридцати пяти, она высокая, с длинными вьющимися волосами, в которых перемешаны золотистые, седые, рыжие и каштановые пряди. У нее большие ясные глаза и длинный с горбинкой нос. Когда позднее мы с Лизой и еще несколькими немецкими художниками жили на даче под Москвой, нам случалось, проспав, с бешеной скоростью нестись к остановке. Если нам удавалось вскочить в автобус, мы без сил плюхались на сиденье, потом Лиза проходилась щеткой по волосам, без всякого зеркала красила ресницы тушью, а губы – ярко-красной помадой, потом еще раз встряхивала головой и – о чудо – выглядела в своих лосинах и шелковой рубашке или в мужском костюме и серебряном ожерелье в форме змеи просто как картинка с обложки журнала. Ее работы всегда очень серьезны – немного перформанса, немного инсталляции, немного текста. Как и вся ее жизнь, они, как правило, отличаются чрезвычайной сложностью.