The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

В процессе переосмысления, который шел той весной, молодые художники часто, не задумываясь, выносили приговор старшему поколению. Единодушно признавалось, что Булатов так и не смог принять перестройку. Кабакова обвиняли в том, что он потворствует вкусам Запада и занимается самоповторением. Выслушивая эти упреки, Кабаков, как всегда, сохранял непроницаемое лицо, обычную для себя мину человека, перегруженного всеобщим вниманием и неспособного ответить на все упреки. Есть одна старая история про Шагала, популярная среди художников, ее мне рассказал Никола Овчинников. В 1918 году Казимир Малевич как член Художественной коллегии Наркомпроса поручил своим подчиненным на местах к первой годовщине революции украсить все значимые общественные пространства своих городов. Марк Шагал был великим художником, и он был комиссарам по делам искусств Витебской губернии. Ему прислали рулоны ткани, литры краски и велели украсить город. Он нарисовал огромные картины и развесил их, как ему и было велено, на здании городского собрания, на рыночной площади и где-то еще. Что же он нарисовал? Нарисовал ли он славные свершения коммунизма или что-нибудь конструктивистское? Нет. Он нарисовал летающих коров и старых евреев со скрипочками и детей, которые летят рядом с луной. Малевич усмотрел в этом издевательство и добился его ареста, но Анатолий Луначарский, возглавлявший в то время Наркомпрос, освободил его, мудро заявив: «А что еще он мог сделать?» Наиболее радикальные из молодых художников той зимой заявляли, что Кабаков, Булатов и Чуйков предали общее дело, но более зрелые художники относились к этому снисходительно. А Кабаков, как будто назло всем, создавал работы, становившиеся все более сложными, предлагавшие все более умный и тонкий комментарий по поводу его собственного положения на Западе и ситуации, в которой оказались там другие советские художники.

Первыми, кого я увидел на открытии в Прато, были Вика Кабакова, Наташа Булатова и Надя Бурова (жена Димы Пригова), болтавшие друг с другом. На Вике была кожаная юбка и очень красивая блузка из пурпурного шелка, на Наташе – черное бархатное платье с кружевным воротником из последней коллекции Лоры Эшли, Надя была в твидовом костюме и в черных лодочках с большими бантами. Они выглядели утонченными дамами, казалось, они рады, что встретились здесь, на этой вечеринке, они излучали спокойствие и безмятежность, как, наверное, в былые дни, когда они встречались у себя на кухне. Вика, прилетевшая прямо из Москвы, сообщила мне: «Два дня назад в Москве была большая демонстрация, там было пять тысяч человек, против "Памяти"[32], против коммунистов, против угнетения. Они не позволят, чтобы это продолжалось, это поворотный пункт, это конец нашей свободы». Наташа сказала: «Две недели назад была огромная демонстрация, пять тысяч человек вышло протестовать против всего того зла, которое существовало в стране в течение многих лет. Это поворотный пункт, это начало демократии для нашего народа». А Надя заметила:

«Знаешь, две недели назад в Москве прошла большая демонстрация, пять тысяч человек вышли протестовать против всего, чего угодно, там у них все перепуталось, и на публике все спорили точно так же, как всегда спорили на кухне. В нашей стране ничего не меняется. Демократия здесь – это всего лишь идея, и мы от нее не ближе и не дальше, чем всегда».

Тремя неделями раньше я был в Берлине, мы сидели где-то с Ларисой Звездочетовой, когда пришла новость о вводе войск в Азербайджан. «Ой-ой-ой! – вскрикнула Лариса. – Это очень плохая новость». Я попытался высказать какие-то соображения как в пользу, так и против введения войск, но она только качала головой. «Им придется призвать солдат, и моего мужа опять отправят в армию!» – восклицала она. И я вновь осознал, насколько хрупкой была эта новая жизнь, в которую с таким уверенным достоинством вошли эти люди. Самой интересной игрой, в которую играли буквально все, был старый спор о том, есть ли будущее у демократии или она проиграет, но это обсуждалось как вопрос чисто риторический. Все запреты и тайны исчезли, но по-прежнему безмятежно работать при таких обстоятельствах было все равно что заниматься неофициальным искусством при Брежневе. Сергей Волков сказал: «До сих пор, даже если нам не нравилось будущее, мы знали, на что оно будет похоже. Мы могли делать работы, обращенные в будущее, потому что знали, что ничто никогда не изменится, что жизнь, в сущности, всегда останется такой же. Но сейчас мы знаем, что будущее – это открытая территория, на которой может случиться все что угодно. Для нас это многое осложняет».

В работе, сделанной на выставке в Прато, Костя Звездочетов использовал армейскую палатку. Вспоминая свое армейское прошлое, когда ему пришлось делать плакаты и выпускать газету, он написал на входе в нее: