The Last station

Она начинала чувствовать, только когда восприятие плыло под давлением ноотропов, кофе или алкоголя. Как будто бы последний жалкий комочек чувств мобилизовался и, как брошенный котёнок, выползал наружу из канализации.

Тут она и смеялась, тут она и плакала, тут она и взахлеб рассказывала, как любит и хочет быть любимой в ответ.

А на утро воспоминания казались искусственными, пережитыми как в компьютерной симуляции, – словно она передавала управление кому-то другому.

А ещё очень тошнило от алкоголя. Не в момент, когда его пьёшь и не когда организм исходится на ругательства с похмелья. А в целом. Ассоциации не очень.

До жути иногда пугало осознание того, чем алкоголь является на самом деле. Токсин, который призван быть опиумом для мечущихся душ. Притуплять и подавлять. Такова его политика. Как кнут и пряник в одном лице. Когда Луиза находилась под действием алкоголя, даже тянущая к земле тошнота казалась чем-то далеким, неважным – уж точно не важнее лампы на потолке больничной палаты, которая без устали кружится перед глазами, пока лежишь на спине. А на утро чувство вины и обещание «никогда больше».

А как она вела себя под алкоголем в прошлом… Канаты и барьеры, тщательно выстраиваемые ею всю жизнь, заградительные учреждения, колючие проволоки – всё это игнорировалось девушкой. Верёвка на собственной шее ослабевала, и тотемное животное Луизы приобретало больше власти. Ходить туда, куда тянет, говорить без жёсткой самоцензуры и выражать себя, невзирая на иные мнения. И никто уже не мог её ни в чем обвинить. И никто не мог сделать больно. Именно поэтому действие алкоголя девушку так коробило. Из-за дурацкого вопроса на утро: «Почему я это сделала?». Ведь это была «она» и «не она» одновременное. Луиза Шредингера. Она на своей шкуре осознала, что значит «чёрт попутал». Потому что именно так это и ощущалось.

***

Бутылку она всегда ставила подальше – давнее правило, которым она не собиралась пренебрегать даже в больнице. Садилась со стаканом, в котором обычно пила чай, но не в этот раз, и занималась параллельно делами, на которые смог вдохновиться её захмелевший мозг. Смотреть сны под грузом 13-ти градусного сухого казалось бессмысленным, потому что ни вспомнить великолепный сюжет, ни оценить работу собственного мозга она была не в силах. Весь сон впустую, вся ночь впустую, драгоценное время безмятежности, выторгованное у падкого на взятки санитара – впустую. Потому отвлекалась она на что-то более продуктивное. Думала. Рисовала. Писала в дневнике эти ссаные записки доктору. Творила. На утро полученные бредни казались настолько гениальными, что она порой сомневалась, что это написала она, а не вульгарный псих из соседней палаты.

И так было всегда.

И бутылку она ставила подальше.

Долго хихикала над всяким. Над шутками в голове. Над своим лицом в зеркале. Над пятидесятилетней соседкой, которая в такие моменты становилась подозрительно умной и всепонимающей. Смешно было всегда, за исключением тех случаев, когда кто-то из «внешнего мира» портил ей всю малину своими моральными наставлениями. Верно говорят: «Не лезь в голову пьяному, он сам боится туда соваться».

Но пока бутылка стояла как можно дальше от ее «рабочего» места, всё было под контролем. Бутылка стояла так далеко, чтобы на случай, если она пойдет за добавкой и почувствуют вату под ногами, она могла остановиться. Не перешагивать порог. Не отключаться, пуская слюни на кафель со спущенными штанами в общей душевой.

Такого кстати с ней никогда не бывало.

***

– Луизонька, – донеслось до неё сквозь толщи воды. – Луиза, – повторный клич, и судно, на котором она уснула, затряслось. – Луиза, проснись.

Она приоткрыла чувствительные к свету глаза по одному, натыкаясь на мутную фигуру. Силуэт поплыл, и она зажмурилась, боясь расставаться с горячей, душной тьмой. Голос зачем-то опять просил её очнуться.

Луиза сдалась. Глубоко выдохнула и приподнялась на локтях, чтобы взглянуть в лицо нарушителю спокойствия.

– О Боже, ты дышишь.

Луиза хотела улыбнуться, узнав голос, но рот не двигался, высохшие губы не подчинялись приказам.

– Привет, – беззвучно прохрипела она. Напротив, на краю кровати сидела Юлия, соседка по палате, – женщина, как уже упоминалось, пятидесяти лет, потерявшая взрослого сына слишком рано и бывшая к этому совершенно не готова. Женщина всматривалась в то помятое нечто, что ещё вчера было лицом Луизы, а затем произнесла в ответ:

– Привет.

Футболка липла к спине. Луиза проверила на ощупь – да, так и есть, пот лился с неё ручьём. По лбу так же стекали две жирные капли вдоль линии волос.

– Сколько времени? – спросила девушка следом. Голос ещё не вернулся. Немного стыдно, что кто-то видел её позорные пробуждения каждый раз. – Я успеваю к завтраку? Или… стоп! – В пластиковом окне без занавесок сидела тёмная ночь. Она что, сутки проспала?

– Не волнуйся, сейчас половина третьего утра, – опровергли губы цвета мрамора. – Мне показалось, что ты подозрительно не дышишь… – Луиза усмехнулась на эту реплику Юлии. – Я подошла, а тут ты в крови. Я и разбудила.