The Phoenix (СИ)

– Бежишь от себя, чтобы быть сильнее, чем ты есть на самом деле? Скрываешься? Мы были в Тартаре. И мы выжили. Что тебе еще надо, чтобы доказать: ты – часть меня. Точно так же, как и я – часть тебя. И если этого не могут разрушить боги, ты решила сделать это самостоятельно. Поздравляю, Чейз. Ты как обычно – на высоте!

Я разжимаю пальцы и вглядываюсь в черты лица Воображалы. Сколько ненависти и боли таилось в грозовых, знакомых глазах. Сколько отчаянья и грусти в гримасе разочарования. Но мне плевать. Аннабет перешла черту. Теперь черту перешел и я. Надеюсь, она ударит меня. Накричит и пошлет восвояси. Сделает хоть что-нибудь, что докажет: она небезразлична. Хоть ненависть. Хоть злость.

Но ничего не происходит. Вместо этого она просто смотрит на меня. Сколько проходит драгоценных минут в таком положении – глаза в глаза – сказать сложно. Только никаких проявлений чувств нет. Есть только безразличие и злоба, которую нельзя приписать к эмоциям прошлых чувств.

– Di immortales, Чейз!

Если бы у меня были мозги, я бы не стал делать этого. Если бы у меня было чувство самосохранения, я бы перед тем, как делать это, тысячу раз подумать. Но я уже прижал ее к столу, уже впился в родные, сопротивляющиеся губы, а остальное – не так важно. Кровь скользнула к губам, и вкус поцелуя стал напоминать раскаленный, жидкий металл, сочащийся по губам к горлу. Руки Аннабет причиняли боль, оставляли кровоподтеки и ссадины, а зубы тщетно смыкались на моих губах. Это не останавливало меня. Перехватив ее руки, что пытались искалечить меня, я сковываю их в замок, и наваливаюсь на нее всем телом. Она не может двигаться. Все еще извивается подо мной и злится.

Когда я прекращаю поцелуй, Аннабет рассыпается в проклятиях, шипит и вырывается так, словно это вызывало в ней только отвращение. Она вся горит, будто от лихорадки. На лбу испарина, а кровь окрашивает ее губы в ало-розовый оттенок.

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – до хрипоты кричит она. – Ненавижу! Как сильно я ненавижу тебя!

От обиды в уголках ее глаз выступают слезы, и только это охлаждает мой пыл.

– Аннабет, – я перехватываю ее лицо свободно рукой.

– Убери от меня свои руки, убери!

– Я люблю тебя, – заправляя выбившуюся прядь седых волос, говорю я. – Всегда буду.

Она замирает. Кровь стекает от носа к щеке. Стало чуть хуже. Потому я придерживаю ее голову в таком положении, пока кровь не останавливается совершенно. Что ж, теперь она знает о моем секрете. Хотя какой это был секрет? Девушка по-прежнему наблюдает за моими движениями с опаской. И, когда я склоняюсь, чтобы поцеловать ее в лоб, она зажмуривается, а к виску скатывается прозрачная капля.

Все кончено, наверное. Все кончено уже давно.

Она больше не сопротивляется, а в грозовых глазах нельзя прочитать ничего, кроме удивления. Воображала молчит, когда я отпускаю ее и отхожу в сторону. Спустя некоторое время она усаживается на стул, утыкаясь в бумаги так, будто ничего особенного не произошло.

Оглядывая комнату, я замечаю, что она увешана статьями и заметками. Уйти сейчас – значило бы поражение, потому я просто отхожу к стене, погружаясь в чтение бесполезной газеты. Ничего интересного. Ограбление в Нью-Йорке не редкое событие. Я перехожу от статьи к статье – в каждой из них подчеркнуто и выделено несколько слов. Если Аннабет и пыталась найти местонахождение Феникса, эти статьи мало помогли ей в этом. Странные слова угадываются практически в каждой вырезке: маска (обман, ложь), жертва (истец, пострадавший), земля (участок, планета), владения (имение, хозяин), друг (совладелец, напарник), брат (родственник, кузен).

Чтобы не хотела найти Аннабет, кажется, этот план провалился. И она решила оставить это. Многие из газет просто-напросто сорваны со стены и кусками смятых бумаг валяются поодаль. Будто это было не действенно, и Воображала решила оставить это.

Но в некотором роде, это все же подействовало. Когда я делаю несколько шагов назад, и вся стена попадает в поле моего зрения, я упираюсь в противоположную стену каюту. Мозг начинает сопоставлять каждую вырезку, каждое выделенное слово и я шагаю к столу Аннабет. И, прежде чем та успевает отпрянуть, я выхватываю красный маркер.

– Что… что ты делаешь? – раздается ее растерянный голос, когда я начинаю проводить линии по отсыревшей бумаге. – Перси?

Я не могу ответить. По крайней мере, до тех пор, пока не сложится вся картинка. Линия за линией я перехожу от одной стороны стены к другой. Алый маркер соединяет слова непонятные мне прежде, а теперь становившиеся чем-то единым. Аннабет повторяет мое имя раз за разом, а я все черчу линии в надежде, что это даст нам хоть какой-то ответ.

Но, когда я делаю несколько шагов назад, а маркер сам выпадает из онемевших пальцев, я замираю на месте.

Алые линии сложились не в ответ. Они запутали нас еще больше, они сбивали с толку и приводили в неистовство. Теперь все действительно изменилось.

– Феникс…– слабым голосом хрипит Аннабет.

–…Чарли, – заканчиваю я, глядя на алые, потекшие линии.

Комментарий к

XXII