The Story of Civilization 05

Петрарка мечтал, что Риенцо сделает Италию единой; когда этот пузырь лопнул, он, подобно Данте, обратился к главе Священной Римской империи, теоретически светскому наследнику всех временных полномочий языческой Римской империи на Западе. Вскоре после отставки Риенцо (1347) Петрарка обратился с волнующим посланием к Карлу IV, королю Богемии и, как "король римлян", наследнику императорского престола. Пусть король прибудет в Рим и коронуется императором, - умолял поэт; пусть он сделает Рим, а не Прагу своей столицей; пусть восстановит единство, порядок и мир в "саду империи" - Италии.61 Когда Карл пересек Альпы в 1354 году, он пригласил Петрарку встретиться с ним в Мантуе и вежливо выслушал призывы, повторяющие бесстрастные мольбы Данте, обращенные к деду Карла Генриху VII. Но Карл, не имея достаточной силы, чтобы покорить всех деспотов Ломбардии и всех жителей Флоренции и Венеции, поспешил в Рим, короновался папским префектом за неимением папы, а затем поспешил обратно в Богемию, по дороге усердно продавая императорские викариатства. Два года спустя Петрарка отправился к нему в Прагу в качестве миланского посла, но без каких-либо значительных результатов для Италии.

Возможно, не было бы никакого Ренессанса, если бы Петрарка добился своего. Раздробленность Италии благоприятствовала Ренессансу. Крупные государства способствуют скорее порядку и власти, чем свободе и искусству. Торговое соперничество итальянских городов положило начало и завершило работу крестовых походов по развитию экономики и богатства Италии. Разнообразие политических центров умножало межгородские распри, но эти скромные конфликты никогда не сравнялись по количеству смертей и разрушений со Столетней войной во Франции. Местная независимость ослабила способность Италии защищаться от иностранного вторжения, но породила благородное соперничество городов и князей в культурном покровительстве, в стремлении преуспеть в архитектуре, скульптуре, живописи, образовании, учености, поэзии. В Италии эпохи Возрождения, как и в Германии Гете, было много Парижей.

Не стоит преувеличивать, чтобы понять, насколько Петрарка и Боккаччо подготовили Ренессанс. Оба они все еще были заложены в средневековые идеи. Великий сказочник в пылкой юности смеялся над клерикальной безнравственностью и реликвиями, но так же поступали миллионы средневековых мужчин и женщин; и он стал еще более ортодоксальным и средневековым в те самые годы, когда изучал греческий язык. Петрарка правильно и пророчески описал себя как стоящего между двумя эпохами.62 Он принимал догматы Церкви, хотя и поносил авиньонскую мораль; он с неспокойной совестью любил классиков в конце эпохи веры, как любил их Иероним в ее начале; он написал прекрасные средневековые эссе о презрении к светскому миру и о святом покое религиозной жизни. Тем не менее, он был более верен классике, чем Лавру; он искал и бережно хранил древние рукописи и вдохновлял других делать то же самое; он обогнал почти всех средневековых авторов, кроме Августина, чтобы восстановить преемственность с латинской литературой; он формировал свою манеру и стиль на основе Вергилия и Цицерона; и он больше думал о славе своего имени, чем о бессмертии своей души. Его стихи способствовали столетию искусственного сонетизирования в Италии, но они помогли сформировать сонеты Шекспира. Его пылкий дух передался Пико, его отточенная форма - Полициану; его письма и эссе перекинули мост классической урбанистичности и изящества между Сенекой и Монтенем; его примирение античности и христианства созрело в папах Николае V и Льве X. В этих отношениях он действительно был отцом Возрождения.